Я смотрю в эти горящие кружочки своими — водянистыми, невзрачными — и почему-то стараюсь не моргать, как будто мы играем в «кто кого пересмотрит». Он тоже не моргает, и я не выдерживаю взгляда. Мои глаза слезятся, подло щурятся, выдавливая из уголков маленькие едкие капли… А я не могу утереть их. Остается только ждать, пока они стекут по щекам, смешаются с теми, другими, которые спускаются со лба.
Он небось думает, что я плачу.
Я говорю:
— «Чертаново». Минут пятнадцать от метро.
Там был какой-то супермаркет. От него шла асфальтовая дорога. В горку. Потом она превращалась в извилистую заледеневшую тропинку, я там чуть не упал — у меня подошвы были очень скользкие… Как называлась эта улица? Да никак она не называлась. Там и домов-то не было. По обеим сторонам — помойки, гаражи, какие-то проволочные решетки. Нет, я никого там не видел. Если не считать пары здоровенных крыс. Я их запомнил, потому что они перебежали мне дорогу, и я сначала испугался, что это черные кошки. Потом понял, что нет — разглядел их хвосты. В приметы — ну, в некоторые… Нет, я не так уж суеверен. Просто все равно неприятно, если тебе перебегает дорогу черная кошка. Ну или там…
— Что-то прохладно здесь, вы не находите? — он притворно поеживается, потирает свои как бы замерзшие руки, подносит ко рту и дышит на них, пряча ухмылку. — Пожалуй, я включу обогреватель.
Он подтаскивает серебристый агрегат прямо ко мне, ставит на максимум. Из него доносятся какие-то нерешительные скребущиеся звуки, и сразу же гофрированное нутро раскаляется, краснеет, обдает меня жаром.
— Продолжайте, прошу вас.
Потом я шел через пустырь…
* * *
На этом пустыре я не встретил ни одного прохожего. Даже с собаками никто не гулял. Не знаю почему. Может, боялись? Там было слишком темно. Один-единственный фонарь стоял, да и то светил еле-еле.
А я? Нет, не боялся. Ну, разве что шею свернуть: у меня обувь была скользкая, а как раз накануне случились заморозки, все заледенело, сверху — снежок, и не видно ни черта. Но идти оказалось довольно легко — мне повезло. Потому что там все было усыпано еловыми ветками. Я наступал на них и поэтому не скользил, и они приятно хрустели у меня под ногами. Я еще тогда подумал, что днем на этом пустыре, возможно, располагался елочный рынок.
Дальше пустырь заканчивался и начинались высотки. Такие бело-синие, кажется. Или бело-коричневые… Точно не помню. Но помню, что они совершенно не отличались одна от другой, я еще испугался, что заблужусь и опоздаю… Нет, не опоздал. И не заблудился.
Или заблудился?
По крайней мере я нашел тот дом довольно легко. Если это действительно был тот дом. Сейчас я в этом уже не уверен. Я, на самом деле… Ветки. Все дело в них. В какой-то момент меня так укачали одинаковые эти дома, что я даже перестал обращать внимание на их номера и названия улиц, а просто машинально шел и шел, глядя себе под ноги и стараясь все время наступать на еловые ветки. Если дорога разветвлялась, я просто выбирал ту, на которой они лежали. Если бы лежали на обеих?… Не знаю, куда бы я пошел. Наверное, поднял бы голову и посмотрел на номер ближайшего дома, постарался бы сориентироваться. Но ведь… они ни разу не лежали на обеих. Только на одной. И их почему-то было очень много под ногами, хотя пустырь давно уже остался позади, и если даже там располагался рынок… Да нет, не было там, наверное, никакого рынка. Как я это объясню? Как объясню… Я не знаю. Просто… там, наверное, кто-то умер…
— Что?!
Я вздрагиваю от звука его голоса.
— Повторите, что вы сказали, — говорит он.
— Простите. Наверное, я сказал что-то не то? Но повторить не могу. Не помню. Здесь очень жарко. Жарко. У меня что-то… с головой. Может быть, если бы вы выключили…
— Вы только что сказали, что в микрорайоне рядом со станцией метро «Чертаново» в тот вечер было очень много еловых веток, потому что там кто-то умер.
— Ну да, возможно, сказал.
— Что вы имели в виду?
— Но разве… Мне казалось, что есть такая примета… даже, вернее, традиция…
— Что за традиция?
— Устилать еловыми ветками дорогу, по которой несут гроб.
Он смотрит на меня как на идиота.
— Последний путь, понимаете?
— Ну конечно, понимаю, — говорит он раздраженно. — Продолжайте.
— Эти ветки привели меня прямо к подъезду. Я набрал код и…
— То есть это был именно тот подъезд, который вы искали?
— Да.
— Вы это поняли по веткам?
— Нет, конечно. Я посмотрел на номер… кажется.
— Кажется?
— Да, конечно, я посмотрел. Или просто понял… Извините, вы не могли бы… Я что-то плохо себя чувствую.
— Это, наверное, от холода, — говорит он. — Как бы вы у меня не простудились.
Он снимает телефонную трубку, крутит диск:
— Радость моя, принесите нам, пожалуйста, еще один обогреватель. А то мы тут замерзли. — Поворачивается ко мне. — Продолжайте. Вы набрали код — какой?
— Я уже сейчас не помню. Какие-то цифры — они у меня были записаны на бумажке…
— И дверь открылась?
— Да.
— Значит, это действительно…
В комнату врывается толстая жизнерадостная девица с нарисованными глазами. На веках — мазки густого, темно-синего. Жирно обведены черным контуром — до самых бровей, до самых ушей. Из-за этих глаз она похожа на распухшую мультипликационную Дюймовочку В руках у нее обогреватель. Такой же, как тот, что стоит справа от меня.
Этот она устанавливает слева.
— …Значит, это действительно был нужный подъезд? — он говорит громко и нетерпеливо, разве что ногами не сучит. — Я вас спрашиваю: получается, это был нужный подъезд?
Он дотрагивается до своего рта пальцем, морщится. Я вдруг замечаю, что нижняя губа у него треснула — ровно посередине. В ранке — запекшаяся кровь.
— Еще раз спрашиваю: получается, это был…
— Да. Получается, был. Да. Нужный. Да! Да! Пожалуйста, уберите это от меня, мне трудно дышать…
— Продолжайте. Дальше. Как все было?
* * *
…Как все было?… Как было?… Еловые ветки… Батареи… Обогреватели… Хвойный запах… меня тошнит от хвойного запаха… и тогда тошнило… только не приносите сюда еще и елку… не украшайте ее при мне… как все было… я ведь уже рассказывал… остановите стены… зеленая центрифуга… зеленый цвет… ядовитый… горячий… воздух…
* * *
После репетиции к нам подошла координаторша Любовь Михайловна, субтильная бестолковая тетушка, необычайно крикливая. Говорят, в молодости она училась во ВГИКе — там ей и поставили голос.
Вид у не был немного растерянный, в руках — какая-то распечатка.
