Голота вскочил с кровати и бросился к портрету. Веста по-прежнему смотрела с фотографии строго и печально, но на ее губах, показалось Андрею, застыла недоговоренность. С них вот-вот готов был сорваться ответ на вопрос или долгожданное обещание. А может – просто вздох.
– В чем моя вина? – повторил Голота, приблизив лицо к фотографии.
И тут до него неожиданно дошел смысл слов, прозвучавших сегодня в ночи: «Все, что о тебе, – подходит к концу…»
Он побледнел, отпрянул от снимка и пробормотал растерянно:
– Я умру, да?..
– Я умру, да? – Андрей пытливо вглядывался в тускнеющий день, плескавшийся в решетчатой амбразуре окна, словно там, за толстой стеной камеры смертников, Веста наконец могла услышать его и ответить утвердительно. – Ты ведь об этом говорила мне тогда ночью? – Он зажмурился и сдавил ладонями глаза. – Все, что обо мне, – закончилось! Смерть легко одолеет меня, соблазнит и погубит! И я уйду… побежденным, не искупившим вину, не раскаявшимся и не покаявшимся! Я не делал того, что должен был делать… – Голота вдруг убрал руки от лица, что-то вспомнив, и горько усмехнулся: – Я никого не простил, потому что прощать было некого и не за что. А мне самому – прощения уже не будет…
Андрей застонал.
В этом фатальном откровении самым страшным оказалось то, что путь в погибель не был похож на очевидное зло. Голота силился вспомнить, когда ему приходилось выбирать из двух дорог одну, – и не мог. Идти по ложному пути, полагая его правильным, как ни крути, – беда, творить беззаконие, не зная закона, – все равно преступление, и Андрей чувствовал себя пациентом, которому когда-то прописали лекарство, но который всю жизнь не понимал, как оно ему необходимо.
Сейчас, когда Голота совершил убийство – отнял жизнь у близкого человека, – он не мог понять главное: почему дорога, приведшая его к погибели, ни разу не казалась ему дорогой зла? Что в ней было не так? В каком месте он свернул не в ту сторону? Ведь даже тогда, в тот последний вечер, ничто не предвещало беды. Напротив, Андрею показалось, что с возвращением Анны его потускневшая жизнь опять станет цельной и правильной. Ведь главные слагаемые ее покоя, два столпа ее равновесия, собраны вместе. Как дух и плоть. Как сердце и разум. Две женщины – Веста и Анна.
Она с порога бросилась ему на шею.
– Родненький мой!.. Любимый мой Андрюшка!.. Я так соскучилась!.. – Анна целовала его в лоб, в глаза, в губы. – Ну-ка, повернись… Похудел-то как, осунулся!..
Голота смущенно отстранился:
– Ладно тебе…
– Тетя Таня писала – ты совсем пропадаешь. – Анна вдруг, нахмурившись, понизила голос: – Она болеет тяжело, а все о тебе хлопочет. Эгоист ты, Андрюшка, махровый.
Тот опустил глаза и пробормотал:
– Ругай меня, Аня, ругай. Я рад, что ты вернулась…
Вечером пили чай втроем. Тетя Таня сияла от счастья, не знала, куда усадить гостью, и время от времени виновато причитала:
– Ой, ну нечего к столу подать! Хоть бы предупредила о приезде, Анечка, солнышко наше…
Анна щебетала без умолку:
– Италия – сказочная страна! Древняя культура, теплый климат, удивительные, темпераментные люди!.. Да оставь ты блюдце, теть Тань! Сядь, наконец! Наши тамошние, из посольства, – как одна семья. Живут душа в душу. Только болтать нельзя вволю. Уши везде.
– Шпионы? – Тетя Таня испуганно заморгала.
– Ну конечно, голубчик! – добродушно подтвердила Анна. – Мы ведь из другого лагеря. Враждебного ихнему капитализму. Хотя, знаете, я думаю, это все условности. Люди везде хорошие есть, и у них тоже. Они, как и мы, любят свою землю и хотят мира во всем мире.
– Это верно, – мрачно кивнул Голота и звякнул пустой чашкой. – Они на своей земле. А мы – на своей.
Он вспомнил ротного, его выцветшую гимнастерку с орденом, чуть прищуренные глаза. «Родина – это не пустой звук, ребята… Может быть, в мире что-то поменяется, а она – останется. И там, и здесь…»
– А у Константина как дела? – поинтересовалась тетя Таня.
– Все в порядке. – Анна по-деревенски налила чай в блюдце, громко отхлебнула и, закрыв глаза от удовольствия, причмокнула губами: – Ах, как хорошо чаевничать на родине! Там так пить из блюдца не положено по этикету!
– Все в порядке? – переспросил Андрей, возвращая ее к разговору о муже.
– Ну да. У Костика все хорошо. Начальство его ценит. Карьера ладится.
– А… – Голота помялся, – а у вас… как?
– Андрей! – укоризненно воскликнула тетя Таня. – Такие вопросы задавать нетактично…
Анна рассмеялась и потрепала его по волосам.
– И у нас все хорошо. Через полгода собираемся в новую командировку. На этот раз – в Албанию.
– А почему глаза отводишь? – разошелся Голота. – И смеешься как-то неестественно…
– Андрей! – тетя Таня хлопнула ладонью по столу. – Как тебе не стыдно!
Анна взяла со стола десертную ложечку, поиграла ей, словно что-то обдумывая, и медленно произнесла:
– Уверяю тебя, Андрюша, что мои отношения с мужем хороши, как никогда. Он любит меня и, между прочим, очень хорошо относится к тебе. А еще мы собирались пригласить тебя завтра к нам на ужин. Придешь?
– Он придет! – воскликнула тетя Таня, всплеснув руками. – С радостью!
Вечером следующего дня Андрей отутюжил рубашку, неумело повязал галстук, расчесал гребнем непослушные волосы и, перед тем как выйти из дома, заглянул в комнату к тете Тане. Та сидела на кровати и плакала.
– Ну чего ты? – пробормотал Голота. – Нездоровится опять?
Она подняла на него мокрые глаза, провела ладонями по мешковатым щекам и всхлипнула:
– Плохо мне, Андрюша… На сердце что-то неладное. Словно предчувствие.
– Ну какое еще предчувствие? – Голота постарался придать голосу веселость. – Вечно ты… надумываешь. Все ведь хорошо. И тверезый я уже третий день.
– Не знаю… – тетя Таня покачала головой. – Будто навсегда уходишь. Будто не свидимся больше.
Андрей театрально вздохнул и возвел глаза к потолку.
– Ну еще новости!
– Впервые такое, – пожаловалась женщина. – Болюче на душе, как будто меня толкает кто и нашептывает всякую жуть.
Голота сел рядом и обнял ее за плечи.
– Ну хочешь, не пойду никуда? Тоже мне – событие!
– Нет-нет, – спохватилась тетя Таня. – Это нехорошо. Тебя ведь ждут там. Хорошие люди. Ты на меня не смотри. Я расклеилась просто. Иди. Не обижай Анечку.
– Ладно, – он чмокнул ее в лоб. – Я не надолго. А ты возьми себя в руки. – Он на секунду задержался, словно пытаясь получше рассмотреть ее лицо.
«Постарела совсем. И сдала. Из-за меня… Это тоже – моя вина!»
– Знаешь, – он сжал ладонью ее тяжелую, морщинистую руку, – я хотел… сказать тебе…
