Ольга Манскова - Русь эзотерическая

Ерофей удивился таким началом (здесь он вовсе не собирался представляться адептом зла), и моментально оживился, потому что осознал, что разговор, ради которого он пришел ночью на реку Скобидо, с трудом отыскав это место по описанию Сан Саныча, всё же состоится, хотя поначалу Людмила его игнорировала. К тому же, почему-то он тут же достал из-под стола свой портфель, извлёк из него толстую старую тетрадь и начал рисовать в ней какие-то значки и цифры.

— Но, цивилизация системы Ориона, — важно начал он, — считает, что человечество Земли должно полностью оставить технологический путь развития, а следовательно, не принимать лучей Кассиопеи. А по вашему собственному мнению, так и вовсе мы, люди Земли, должны слиться с природой настолько, чтобы кинуть не только города, но и деревни, и дома вообще, и поселиться в лесу. И если помыслы наши чисты, то нас прокормят даже дикие звери, которые будут приносить нам корм. А для пребывания на морозе мы должны будем закалиться по системе Порфирия Иванова, чтобы не бояться зимней стужи и сибирских холодов. Даже грудной младенец, по-вашему, должен питаться травкой… Кроме того, все не должны будут читать книг, а станут получать информацию прямо из Космоса, — Ерофей дробно рассмеялся.

— Человек должен вернуться — может, не сразу, а постепенно — к гармонии с природой, к своему первоначальному естеству, первоначальной чистоте, — провозгласила Людмила.

— К первоначальному естеству — в Сибири?! — грозно надвинулся Ерофей, — да где вы видали человека, приспособленного жить в таких условиях?! У него — что, жир как у тюленя? Или шкура, как у белого медведя? Или он впадает в зимнюю спячку? Человек — изнеженное существо, всё в его структуре говорит о том, что он изначально жил в тёплом мягком климате! При температуре в двадцать пять градусов плюс-минус пятнадцать, и уже на самых границах таких температур он чувствует дискомфорт! Чтобы осваивать Сибирь, люди должны быть уверенными, что их там не кинут на произвол судьбы, без пропитания и обогрева! А вы хотите, чтобы толпы энтузиастов ринулись в сибирские леса, чтобы жить там с медведями в одной берлоге! Ха-ха! Предположим, что такое возможно, но тогда на всех медведей не хватит! Знаете, что сказала Хакамада, когда ей сообщили, что в тундре люди голодают? Что им самим, мол, надо о себе заботиться, пусть грибы собирают. Это — в тундре-то, зимой!

— Ну, сразу в Сибирь, всем, вовсе не обязательно. Мировоззрение надо менять, а не место жительства. Чувствовать природу. Жить с ней в согласии.

— Мы, генетические дети города, не отличающие одуванчик от ромашки, продукт индустриализации, и чем меньше мы общаемся с природой, тем для неё же и лучше! Всё, что мы видим, мы хотим съесть, — со злой иронией заметил Ерофей, — Мы — лысые обезьяны, побочный продукт экспериментов какой-то древней цивилизации, заварившей кашу на этой планете! Скорее всего, этот эксперимент заключался в создании генного гибрида существа, похожего на бесхвостую обезьяну, и инопланетного космопилота, потерпевшего здесь крушение… А иначе — почему мы никогда не чувствуем здесь себя как дома, а боремся с планетой, уничтожая её цветущий мир, без всякого зазрения совести? И почему нас так привлекают иные миры, по которым мы испытываем острую тоску, и откуда этот вечный дуализм души и тела? Мы постоянно, тысячелетиями изводим себя и планету, а вы хотите, чтобы это вдруг мгновенно прекратилось, как по мановению волшебной палочки? Мы вдруг станем умненькими — разумненькими, как Буратино, и будем есть одну лишь морковку, а не превращаться в хищное стадо, разрушающее всё вокруг? — глаза Ерофея расширились и уставились на Людмилу с гипнотической силой.

— Для этого должна зародиться новая раса. Таких людей, как ребенок Анастасии, живущей в глухой сибирской тайге. Женщины решат судьбу мира. Они должны посвятить себя будущему, посвятить себя детям. Если они будут светлыми и чистыми, то и мужчины исправятся, и оставят беспорядочный секс ради созидающей любви, — сказала Людмила.

— Всё это — слова. А что означает в реальности, например, «посвятить себя будущему»? Какая идеальная картинка, как всё просто и легко, — сказал Ерофей, приподнявшись и всё ближе надвигаясь через стол на Людмилу, глядя ей прямо в глаза, — Да, такая созидающая любовь, как у Анастасии, конечно, привлекательнее и интереснее секса по телевидению вместе с рекламой жвачки или чашечки кофе, но и это всё — лишь звук пустой. Вот сейчас, глядя в мои глаза — глаза вовсе не добренького человека, совсем не красавца, почти урода, в детстве только силой воли ставшего на ноги, научившегося ходить в шесть лет — можешь ли ты оторваться от них, разве ты не тонешь в них, разве ты не лишена воли — хотя я лишь передаю тебе некоторую зрительную информацию о том, что мы встречались прежде, в иных жизнях, и совершаю прямой обмен мыслительной энергией, завязываю ещё один кармический узелок на память… Разве ты не испытываешь сейчас нечто непознаваемое? — и Ерофей, наконец, прекратил этот магический поединок, отвернувшись в сторону от онемевшей и ошарашенной Людмилы, в миг потерявшей гордую осанку.

…Он ушел в ночь, хромая и чуть-чуть заваливаясь на одну ногу, странный человек с портфелем и тростью в руке, так фантастически, так нелепо несовместимый с этим лесом, этим часом, этим местом, — как звук пощёчины средь шумного бала, после которой наступает грозовое молчание.

— Знаешь, кто это? — тихо спросил кто-то из сидевших за столом.

— Кто?

— Это — эзотерический инквизитор, — последовал ответ.

После того, как солнце опустилось за горы, обступающие низину со всех сторон, стало довольно быстро темнеть. Звёзд на небе в этот вечер было мало: снова начали наползать облака, быть может, постепенно начиная снова собираться в тучи.

Вернулся, наконец, дядя Юра, совершивший обзорный обход всех знакомых дольменов, и присел тихонько на лавочку напротив Николая. Неспешно достал пряники из сумки, налил себе чайку.