– Ваши фермы сгорят, если вы не начнете немедленно поливать землю! Уходите отсюда! Прекратите глазеть! Спасайте посевы!
Несколько человек осоловело смотрят на меня. Они словно в полусне. С тревогой замечаю, что один из них – Хенрик Янссен. Он так и не переехал, и мы не раз сталкивались с ним после той ночи, когда он напал на меня, но он не извинился; он вообще не выказывал никаких признаков, будто ему что-то известно о случившемся. Выходит, Янссен действительно был тогда не в себе, лес околдовал его, но это не изменило моего отношения к нему. Ведь мне теперь известно, что в глубине его души скрывается нечто, чему наружу лучше не показываться.
– Уходите! – снова кричу, размахивая перед людьми руками. – Если не собираетесь помогать нам, то уходите!
Некоторые вздрагивают, и я вижу в их глазах осознание, которого не было там секунду назад, осознание и вопрос: «Что я тут делаю?».
Очнувшиеся начинают кричать, трясти соседей, напоминать, что пожар нужно сдержать, пока огонь не перекинулся на их собственность. На моих глазах народ будто пробуждается от общего сна. Начинается суета, все бросаются к своим домам.
Остается лишь Хенрик Янссен, пристально глядящий на меня и Катрину. В его глазах мне чудится что-то такое, что не появлялось там с той кошмарной ночи, что-то, чего мне совсем не хотелось увидеть снова. Уголки его губ ползут в стороны, рот растягивается в жутком подобии улыбки – слишком широкой, слишком зубастой.
– Уходи, – говорю я. – Тебе здесь не рады.
Я уже не ребенок, я выше Хенрика Янссена. Я не боюсь его. Да у меня и нет на это времени. Мне нужно посмотреть, что с Катриной.
– Бенте, – говорит он, и мое имя змеей соскальзывает с его губ, создавая ощущение, что под кожей мужчины скрывается нечто нечеловеческое. – Я так скучал по тебе.
Руки мои сжимаются в кулаки.
– Убирайся. Прежде чем я сделаю что-нибудь, о чем ты пожалеешь.
– Прелес-с-с-с-стно, – шипит он, и в глазах его пляшет злоба. – Как мило, как прелестно, что ты считаешь себя похожей на Брома и полагаешь, будто можешь кулаками подчинить всех, кто тебе не нравится. Но ты не Бром, крошка Бенте. Под этой одеждой ты всего лишь дивная, сладкая, аппетитная девочка.
Слова привычного ответа застревают у меня в горле.
Я не девочка. Я мужчина, и я докажу тебе это.
– Тебе не сделать из себя то, чем ты не являешься, Бенте. Я знаю, какова ты, даже если кто-то из этих дураков и не догадывается. Ты – бледное подобие Брома Бонса, вечно бегущая за его призраком, вечно укрытая его тенью.
Нет. Нет. Я не хуже Брома.
– Не слушай его, Бен, – говорит Катрина.
Она каким-то образом поднялась на ноги и стоит рядом со мной. Ее голос слаб и прерывист, через секунду она уже опирается на мою руку. Но взгляд ее яростен, как часто бывало в прошлом. Много месяцев она не была такой бодрой, такой настоящей.
– Не слушай его, – повторяет Катрина. – Это неправда, и это не Хенрик Янссен.
Я с трудом сглатываю:
– Знаю. Это что-то из лесов.
– Нет. – Катрина качает головой. – Не что-то из лесов. Оно явилось откуда-то, но зародилось не в наших лесах, хотя и заразило их, как заражало все, к чему прикасалось. Не знаю, что это на самом деле, но нельзя принимать его за человека, хотя оно некоторое время и притворялось таковым.
Хенрик Янссен прищуривается, и я вижу, что глаза его, неестественно красные, почти искрят.
– Ты всегда знала, что` я на самом деле, Катрина ван Тассель, хотя никогда и не говорила Брому.
– Да, – отвечает Катрина. – Я всегда знала. Ты сегодня натворил достаточно бед, Шулер. Более чем достаточно.
– Шулер? – Я перевожу взгляд с Катрины на Хенрика Янссена.
Он смеется, и смех его надрывает мне нервы.
– По крайней мере в одном она похожа на Брома. Слишком тупа, чтобы увидеть то, что у нее прямо перед глазами.
В ноздри мне бьет резкая вонь тухлого мяса, крови и серы, и тут я вижу. Вижу то, что все эти годы скрывал Шулер де Яагер.
Хенрик Янссен – или тварь, сидящая в его теле – придвигается почти вплотную, и мне требуется все мое мужество, чтобы не отпрянуть. Я смотрю в его нечеловеческие глаза и понимаю: все, что, мне казалось, я знаю о Крейне, о Броме, о Шулере, о ядовитых лесных миазмах, да вообще обо всем – неправда. Я не знаю, что это за существо, не знаю, чего оно хочет, но вижу, что оно – зло, законченное зло, абсолютное настолько, что горло мое сжимается, я задыхаюсь.
– Скоро увидимся, моя сладкая девочка, – говорит оно.
Глаза Хенрика Янссена закатываются, и он без сознания падает к моим ногам. Но у меня нет времени беспокоиться о нем, потому что Катрина внезапно приваливается ко мне, а через секунду тоже лежит на земле. Силы ее иссякли.
– Ома! – Я уже на коленях и приподнимаю ее голову. – Ома, тебе нужно отдохнуть. Тебе нужна вода и еда. Я отвезу тебя к доктору.
Она слабо машет рукой, глаза ее закрыты.
– Не надо доктора.
– Но…
– Не надо. Доктор не поможет. Не хочу к доктору.
– Ома, ты должна…
– Пожар устроил Шулер. Я видела его, в обличье Хенрика, через окно, он обходил дом сзади. Что он сделал, я поняла, когда почуяла дым. Я могла бы дойти до передней двери. Но я не захотела.
С каждым словом голос ее становится все тише и тише, чтобы, кажется, замереть навсегда, и это пугает меня больше, чем все, что случилось сегодня.
– Я хочу быть с Бромом, – говорит она. – Я так этого хочу.
– Ома, – выдыхаю я, и мои слезы падают на ее лицо.
– Не плачь, Бен. Я этого хочу. Прости, что покидаю тебя, но есть кое-что, что ты должна сделать. Кроме тебя, больше никто не знает. И только ты можешь попытаться…
– Шулер де Яагер.
Она кивает, по-прежнему не открывая глаз.
– Иди в лес. Найди его и уничтожь, искорени, иначе зло будет возвращаться в Сонную Лощину вечно. Обещай мне. Обещай, что ты это сделаешь.
Мне не хочется обещать. Не хочется браться за такое страшное, такое трудное дело. Не хочется заниматься им в одиночестве.
Ее пальцы с удивительной силой стискивают мои.
– Обещай.
Я киваю, и с губ моих срывается еле слышный шепот:
– Обещаю.
– Ты не хуже Брома. – Ее голос так тих, что мне приходится наклониться к ней. – Ты больше, чем он, и я, и Бендикс, и Фенна. Ты – это все мы. Помни это. Помни, что мы любили тебя.
Я не хочу помнить. Я хочу, чтобы вы были здесь, со мной. Не хочу одиночества, не хочу стать последним из рода ван Тасселей и ван Брунтов.
Но ни мои желания, ни мои слезы уже не имеют значения. Последний вздох слетает с ее губ, и Катрина уходит, ее больше нет. Все. Я – все, что осталось от моей семьи.
Я сижу и плачу, сжимая холодную руку Катрины и глядя, как догорает наш дом.
Шестнадцать
Бен.
Я сажусь в кровати, в которой не сплю – после похорон Катрины сон отказывается приходить ко мне. Сердце колотится о ребра, пытаясь вырваться из клетки.
Это он? Или просто мое воображение? Тайная, постыдная надежда на то, что он появится снова, что я поскачу с ним и всю мою боль, и страх, и печаль подхватит и унесет навсегда ветер?
Никто не сделает это за тебя. Никто не развяжет узел в твоей груди, никто не избавит тебя от грусти и страха. Даже Всадник.
Я поднимаюсь и подхожу к окну, выходящему на главную улицу Сонной Лощины. С тех пор как наш дом сгорел, я живу у Сандера над нотариальной конторой. Его младшая сестра прошлым летом вышла замуж, и его родители решили перебраться к ней в Огайо. Люди, конечно, поспешили бы объявить наше проживание под одной крышей возмутительным неприличием, да только большая часть Сонной Лощины считала меня мужчиной, а те, кто знал иное, казалось, совершенно про это забыли.
И это тоже было частью волшебства Сонной Лощины, а может, волшебство несло в себя имя ван Брунт. В Сонной Лощине ты мог решить стать Всадником без головы, будучи всего лишь Бромом Бонсом, а мог превратиться из девочки в мальчика только по своему слову, и народ принимал это, и это становилось неотъемлемой частью городка.
