– Твоя трость… Она осталась там. – Адель с ужасом перевела взгляд на ведьмин дом. От одной мысли вернуться туда, холодели конечности, и выступала испарина.
– Мне она не нужна… правда. – он поравнялся с ней, попытавшись улыбнуться, и взял ее руки в свои, тут же испачкавшись в крови.
– О, прости! – Адель шарахнулась в сторону, чувствуя себя крайне неловко.
Она потрясла мокрыми руками, пытаясь стряхнуть кровь, словно воду.
– Боюсь, тебе придется пожертвовать своей… – Адель осеклась, разглядывая собственные ладони, потом потерла их о черные джинсы, чтобы избавиться от следов крови и посмотрела снова.
– Не понимаю…. – изумленно сказала она. – Всё чисто. Это ты сделал?
– Не знаю. – задумчиво ответил Олден.
Последние несколько минут он чувствовал, как его хромота значительно уменьшилась, так что, может, и впрямь он помог Адель? Стоило попробовать довести начатое до конца. Он взял двумя руками её запястье и легонько сжал.
– Не больно? – сосредоточенно спросил Олден. Он сейчас походил на фокусника, который пробовал новый трюк.
– Нет. – устало улыбнулась та, начав постепенно отходить от сражения с ведьмой.
Олден кивнул и начал потихоньку соскальзывать по запястью вниз. Адель напрасно ждала, когда появится её рана. Фокус получился – Олден словно стер его своими ладонями, как ластиком тонкую карандашную линию.
– Но как? – не веря глазам, улыбнулась Адель.
– Не знаю. – также удивленно ответил тот. – Но хромаю я всё меньше, так что трость мне и вправду больше не пригодится.
– Это потрясающе! – восхитилась та. – Спасибо!
– Тебе спасибо, что спасла меня. Ты вернулась и спасла меня.
– Ты ведь мой друг. Я не могла иначе. – ответила Адель. – Но ключ остался у того засранца.
– Да ну и что? Дверь-то одна. Все у нее встретимся. – задумчиво сказал Олден.
– Звучит разумно. – с надеждой заметила та. С надеждой, потому что ее другу вроде как полегчало…. А ведь в комнате ей показалось, что он совсем тронулся умом, но сейчас всё было позади.
Она посмотрела вперед и подумала, что там за высокой изгородью наверняка пряталось нечто прекрасное. Она будто служила неким пределом тьмы и света. Да, они остались без ключа, но если учесть их общее количество, то какая разница? Им всё равно не собрать все семь. Да и зачем вообще это нужно? Вдруг там за дверью, что они отпирают, притаилось нечто ужасное?
Амалия Теннант выбрасывала всё, стоило лишь отвернуться. Всё, что считала ненужным хламом. А уж если Биллу – её второму мужу – случалось уехать по делам фирмы, пиши пропало. Всё, что плохо лежало: оставшиеся после ремонта материалы, забытые плоскогубцы, носки, затерявшиеся под креслом, или старые газеты с журналами – стремительно и без сожалений летело в мусор. Такой уж она была. Возвела порядок в культ. Наверное, так она прикрывала кавардак в собственной жизни. Страшный мучительный кавардак. Мало, кто знал, что Билл – это второй муж Амалии. Мало, кто знал, что с первым она прожила чуть более двух лет и даже родила ребенка. Мало, кто знал, что она бросила их обоих и удрала, сверкая пятками, в поисках другой жизни.
В старые времена, если женщина оставляла семью – это рассматривалось практически как преступление. Странно, что в современном мире подобное стало восприниматься иначе. Всё больше одиноких отцов. Амалия бросила свою семью, в один прекрасный момент поняв, что совершенно ничего не чувствует… что живет чужой жизнью и обрекла себя на затворничество слишком рано. Чувство вины не так-то уж сильно и терзало её, хотя, что же тогда заставило Амалию навечно стереть из памяти брошенных ею? Что заставило бороться с мыслями столь остервенело и, наконец, добиться успеха, сделав их обезличенными безымянными формами? Порой они всё же ненароком всплывали в памяти, преодолевая выстроенные заслоны, и тогда Амалия напивалась. Становилось легче. Но были времена, пока вина еще не разрослась настолько, чтобы дать цветы и плоды. И чуть позже, когда Амалия, пройдя через затянувшийся период беспутных гулянок, не принесших почему-то ни грамма радости, вышла замуж за Билла… вот тогда её по-настоящему стало накрывать. Ряд перенесенных венерологических заболеваний наградили Амалию бесплодием, и хоть у Билла уже имелись дети, и он никак не демонстрировал свое желание обзавестись еще парочкой, однако всё же попрекал жену ее немощью. Колко, мелко, незаметно, однако для Амалии – словно хлыстом, смоченным в лимонном соке и вываленным в соли, да по открытым ранам. Та жизнь, о которой она грезила, оказалась вымыслом. Старой конфетой в новой обертке. Наказание ли, всего лишь реальность? Кто знает? Во всяком случае, дожив до семидесяти двух, Амалия твердо поняла, что нет такого понятия, как «не своя» жизнь. Его придумали неудачники. Страшно, но факт.
Вся природа философии заключается в том, чтобы ответить на вопрос, в чем смысл жизни. Для кого-то он аморфный, для кого-то приземленно-простой. Кто-то хочет осчастливить себя, кто-то других, но, как ни крути, все вокруг хотят счастья. Просветленные и приземленные тянуться к одному и тому же ощущению, хотя Библия не спешит идеализировать это понятие, употребляя либо с приставкой «не», либо с отрицательным оттенком довольства. Амалия знала это очень хорошо, поскольку в свое время, когда вина давила ей на грудную клетку с такой силой, что едва позволяла дышать, она пыталась понять, а что собственно так манило её из семьи, ища ответы в Писании? Что звало?
Библия скорей склонна употреблять слово «радость». Радость души… но не за ней погналась Амалия. Радость душе такие вещи не приносят. Пока была молода, думала, что исправляет ошибку, но этот период не затянулся, особенно если сравнивать с оставшимися сорока пятью годами, когда чувствовала каждой своей клеточкой, что ежедневно расплачивается за свершенное ею преступление. Именно так – не ошибку, а преступление. До самого конца.
Амалия всегда держала в голове картину возможной встречи со своей брошенной семьей. Она как раз думала об этом, совершая пробежку по аллее парка, хотя подобное называется скорей спортивной ходьбой, но в таком почтенном возрасте это в любом случае достойно похвалы. А потом в глазах потемнело, земля под ногами стала какой-то мягкой, и Амалия упала навзничь. Она ни капли не испугалась, а последней мыслю было – Ну, слава Богу. Быть может, где-то там у нее появится шанс попросить прощения у первого мужа, если, конечно, тот мертв, или подождать его, сколько бы это ни заняло…. И каково же было удивление и негодование Амалии, когда её привели в чувства и даже вызвали «скорую»! Она, злобно выругавшись, растолкала особо впечатлительных и ушла своей дорогой, отлично зная, что сердце-то её не бьется. Вся ее жизнь до этого момента оказалась пыткой, самоистязанием, но, не услышав своего сердца, она испугалась так, что окажись живой, схлопотала бы инфаркт. Амалия осознала, что может провести целую вечность, мучая себя, словно Каин братоубийца. К четырем она набрела на какое-то кладбище, где оказалась буквально на грани истерики. Упала у разрытой могилы и била кулаками в землю до тех пор, пока не скатилась в нее, и в тот момент обстановка сменилась на огромный зал полный мертвяков со всего света. И снова неудача, словно в небесной канцелярии что-то пошло не так…. Вместо того, чтобы забрать мертвецов в Разборочный цех, как Амалия называла Чистилище, их попросту согнали, как скот, в место под названием Лимб, из которого не выбраться. Она отлично знала, что это – не Ад, не Рай, а так… безвременье для тех, кто застрял посредине. Данте считал, его первым кругом ада, где помимо некрещенных младенцев и героев языческих саг обитают философы. Амалию всегда это забавляло. Философы! Ну надо же – измышления о жизни, о сути вещей, о смерти и времени приводят в ад…. Правда, забавно? Но Амалия представляла Лимб несколько иначе – как некое бредовое место похожее на сон полный абсурда и не управляемый, если твоя воля не из стали. И выхода нет, поэтому, когда девчонка в красной повязке и с демоническим цветком заговорила про ключи, которые якобы помогут им отсюда выбраться, Амалия Теннант слушала во все уши, ведь важнее этого для нее ничего не существовало и уже давненько. Так что пора бы этой рыжей взять себя в руки и перестать строить из себя диву.
