Ольга. Шла за мной от самого дома. Бежала от самого дома.
— Это не я, чувак! — говорит Гек. — Честное слово, не я…
Холодная капля ударяет меня в макушку, и я вздрагиваю.
И пока Ольга приближается ко мне, придерживая подол, я вздрагиваю ещё несколько раз. В тот момент, когда между нами остаётся пара метров, она делает всего один, последний, шаг. И заканчивает его, уже промокшая до нитки: дождь накрывает нас плотной стеной.
Вода хлещет вокруг. Тучи прогнали солнце за три поля от нас.
Я чувствую, как напитываются влагой мои кроссовки. Я смотрю в её бледное лицо с прилипшей ко лбу прядью.
БАХ!!!
Мы оба вздрагиваем.
Вздрагиваем — и уже не можем остановиться.
Её зубы стучат так, что заглушают шум дождя. Её колени, тонкие руки, хрупкие плечи — всё тело сотрясается так, что ещё чуть-чуть
и рассыплется на тысячи осколков.
Мои зубы стучат так, что заглушают шум дождя… Меня бьёт озноб. Холод сковывает с ног до головы, скручивая судорогой лопатки и заставляя скрючиваться пальцы на ногах.
Я холоден, как айсберг. Весь. С ног до головы.
Только в одном месте разгорается тепло.
Мгновение — и уже пламя.
Пол мгновения — и
между ног бушует Адский Пожар.
Запредельная огненная смесь проносится по моим венам жидким напалмом.
И я не думаю.
Я хватаю Её за руку и тащу за собой.
Скользя по грязи, влеку, сжимая со всей силы хрупкое запястье.
БАХ!!!
Я вталкиваю её в сухой полумрак старого зерноприёмника, устланного прошлогодним сеном.
БАХ!!!
Близкие молнии отражаются в её зрачках.
Я рву Её мокрое платье, высвобождая грудь. Сдираю мокрые трусики с точёных бёдер.
Швыряю Её на сено.
Выскальзываю из лямок рюкзака и
впиваюсь в Её губы.
Она извивается подо мной, пытаясь задрать мою футболку.
Я отрываюсь от неё — на пару мгновений — лихорадочно расстёгивая пуговицы ширинки.
— Саша… Сашенька… — шепчет она. — …Сашенька…
Она мокрая не только снаружи. Внутри она горячая.
— М-м-м-м-м!!!
Она выгибается дугой и впивается в мою спину, прорвав намокшую ткань футболки.
Я вхожу ещё глубже.
— М-м-м-м-м!!! — она сама задаёт ритм. Бешеный ритм.
Сумасшедший.
Я вижу подрагивающую в такт движениям грудь с торчащими сосками. Я слышу голос, отсчитывающий наш безумный бит. И завожусь от него. Слетаю с катушек:
— М-м-м!!!..…ой, мама!!!..ой, мамочки!!!..Ой, мамочки!!!
Я не могу и не хочу больше сдерживаться.
И она вдруг оглушительно визжит под блеск молний. Визжит, извиваясь и принимая в себя миллионы гитлеров и клеопатр. Визжит, вцепившись в мою спину и перекрывая шум дождя, барабанящего по металлу. Перекрывая взрывы грома.
Визжит прямо в моё ухо.
И когда задыхающиеся поцелуи начинают покрывать моё мокрое лицо, я открываю глаза.
— Сашенька… — шепчет она, тяжело дыша.
Я смотрю в её глубокие зрачки.
Я хочу сказать ей. Сказать, что никакой я не Саша.
И в этот момент
Получаю удар по голове.
Дождь впивается в моё лицо ледяными иглами.
Заливает глаза так, что их невозможно открыть.
Я стараюсь думать, что это просто дождь.
На самом деле, это дождь, Плюс мои слёзы, Плюс моя кровь.
Кровь из рассечённой брови.
Говорят, вся наша жизнь — движение от одной нулевой точки до другой. От точки «ноль» под названием «рождение» до точки «ноль» под названием «смерть». Говорят, что после «ноль / смерть», мы рождаемся снова.
Если это так, я в точке «Ноль/Ноль».
Сейчас я умру. Последует ли за этим ещё одна реинкарнация?
Мне больно. Мне Нереально БОЛЬНО.
Говорят, что после смерти мы ответим за все свои грехи. Мои:
Лжесвидетельство. Праздность. Прелюбодеяние.
Человек, стоящий передо мной, выкрикивает их мне в лицо. Я не могу различить Его черты. Мне мешают: хлещущий дождь, Плюс мои слёзы, Плюс моя кровь.
Я слышу его голос, заглушающий собой Гром Небесный, заставляющий меркнуть вспышки Небесного Огня:
Лжесвидетельство. Праздность. Прелюбодеяние.
Стандартный минимум жителя планеты Земля.
Сейчас я отвечу за свои грехи.
Сейчас и ещё раз, после, собственно, смерти.
Если после Неё вообще что-то есть.
Точка Ноль/Ноль.
Дождь проникает в мои уши. В мой нос.
Скапливается во рту и течёт по подбородку.
Я стараюсь думать, что это просто вода.
На самом деле, это вода, Плюс моя слюна, Плюс моя кровь.
Кровь из разбитых дёсен.
— Покайся! — говорит мне стоящий передо мной.
Я хочу ответить ему, но не могу: мой язык, израненный осколками зубов, не слушается меня.
Стоящий передо мной бьёт меня по лицу, и я стараюсь думать, что яркая вспышка в глазах — росчерк близкой молнии.
Я стараюсь думать хоть о чём-нибудь, лишь бы отвлечься от боли в моих кистях.
Запредельной БОЛИ. НЕРЕАЛЬНОЙ.
Я войду в Царствие Божие со стигматами. Если войду, конечно.
Мой разум распят. Я распят. В прямом смысле: в обе мои ладони вогнано по огромному ржавому гвоздю.
Моё место не здесь. Не сейчас. Я не должен быть здесь.
Не на этом кресте посреди комбайнового кладбища. Но я здесь.
Я чувствую, как трещат кости и натягиваются сухожилия, принимая на себя мой вес.
— Покайся! — говорит мне пригвоздивший меня к кресту. Он обвиняет меня. Он несёт свою ересь. И здесь, на земле, принадлежащей Церкви Обвинения, она звучит как нельзя кстати.
Я шевелю кровоточащим языком, пытаясь сказать ему: Пшёл нах, урод. Заканчивай, что задумал, и дай мне переместиться в соседнюю точку «Ноль». Если она, конечно, существует.
Но единственное, что получается выдать в эфир, это:
— Пфол нах…
Я получаю удар в живот.
Я получаю удар в солнечное сплетение. В раскрошенную челюсть. По печени. Это больно.
— Ты сдохнешь! — говорит мне он.
Сдохну. Обязательно.
Обязательно сдохну… Только побыстрее, если можно…
Христос искупил грехи всего человечества.
Отмазал миллионы.
Чьи грехи искупаю сейчас я?
Свои.
Лжесвидетельство!!!
Кричит Он.
Праздность!!!
Орёт Он.
Прелюбодеяние!!!
Захлёбывается Он.
И я начинаю смеяться. Я смеюсь, давясь осколками своих зубов и непомещающимся во рту куском плоти — языком.
Язык Мой.
Враг Мой.
«Урод, — пытаюсь сказать ему я, —
Дебил,
Болван румяный.
Ты забыл об ещё одном грехе.
Грехе, имя которому Кровосмешение.
«Я трахнул свою сестру», — пытаюсь сказать ему я.
«Я кончил в неё, — хочу сказать ему я, — и она кончила. Кончила впервые в жизни со мной, урод, а не c тобой, её мужем».
