Вскоре после того, как пробили шесть склянок, поступил приказ обеим вахтам подняться на палубу убирать паруса на ночь. Мы подтянули к реям брамсели и бом-брамсели и убрали все три нижних прямых паруса. Потом среди матросов пронесся слух, что ночью, то есть после восьми часов вечера, на баке не будет впередсмотрящего. Это, разумеется, вызвало целый шквал недоуменных вопросов и догадок — особенно после того, как кто-то сказал, что после наступления темноты двери кубрика будут заперты и никому не разрешат выходить на палубу.
— Кто же будет стоять на руле? — услышал я ворчливый голос Пламмера.
— Думаю, за штурвал, как обычно, поставят кого-то из вахтенной смены, — ответил ему другой матрос. — Один из офицеров все равно обязан находиться на юте, так что рулевой будет не один.
Если не считать этих двух замечаний, общее мнение было таково, что Старик — если он действительно отдал такой приказ — поступил единственно разумным образом. Как заметил один из матросов: «Коли команда всю ночь храпит в кубрике, ни одна душа не свалится за борт!».
До конца нашей последней вахты оставалось всего несколько минут.
Когда пробили восемь склянок, я сидел в кубрике и разговаривал с четырьмя матросами из старпомовой смены. Внезапно откуда-то с кормы донеслись громкие крики, потом над нашими головами раздался громкий стук, словно кто-то колотил по палубе вымбовкой. Я вскочил и бросился к левой двери; четверо моих собеседников последовали за мной. Через секунду мы были уже наверху, где сгущались сумерки.
Глазам нашим открылась странная и страшная картина. Весь левый фальшборт закрывала какая-то колышущаяся, серая пелена, постепенно затоплявшая палубу. Вглядываясь в нее до боли в глазах, я вдруг обнаружил, что обрел способность видеть происходящее четко и ясно. Странная серая пелена распалась на множество стремительно движущихся фигур, отдаленно похожих на человеческие. В сумеречном освещении они выглядели нереальными, невозможными, словно обитатели какого-то фантастического, выдуманного мира. На мгновение мне даже показалось, что я сошел с ума, но — нет. Боже мой!.. Это были тени, но они были реальны и исполнены свирепой ярости и жажды крови. Да и видел их не я один. Подтверждением этому мог служить услышанный мной крик, который, очевидно, подняли шедшие на перекличку матросы.
— Поглядите наверх! — крикнул кто-то.
Я поднял голову и увидел, что и по снастям быстро карабкаются десятки темных фигур.
— Господи Иисусе! — взвизгнул рядом еще один голос и вдруг прервался, словно кричавшему сдавили горло.
Опустив взгляд, я увидел, что двое из четверых матросов, сидевших со мною в кубрике, катаются по палубе, отчаянно отбиваясь от серых тварей. На каждого из них напало сразу несколько врагов, так что я различал в темноте лишь бесформенные клубки сплетенных в смертельной схватке тел. Матросы хрипели и приглушенно вскрикивали, но я и двое других моряков были до того парализованы изумлением и страхом, что просто не могли сдвинуться с места. Потом мимо нас пробежал и скрылся в кубрике еще один матрос, на спине которого повисли сразу два призрака. Из люка донесся пронзительный крик, и я понял, что наш товарищ убит. В тот же момент двое матросов рядом со мной сорвались с мест и взлетели по правому трапу на баковую надстройку. Очевидно, они надеялись спастись там, но я заметил, что по левому трапу почти одновременно с ними взбежали несколько серых тварей. С надстройки донеслись громкие вопли, сменившиеся шумом яростной борьбы. Эти звуки заставили меня наконец очнуться, и я огляделся по сторонам в поисках пути к спасению. Повсюду мелькали серые тени, и я не придумал ничего лучшего, чем взобраться на клетки со свиньями, откуда перебрался на крышу камбуза. Там я распластался на животе и затаил дыхание в надежде, что меня не заметят.
Прошло немного времени, и мне начало казаться, что вокруг стало намного темнее. Осторожно приподняв голову, я увидел, что наше судно окружил плотный, клубящийся туман. Потом я заметил, что футах в шести от меня на крыше камбуза лежит еще кто-то. Это оказался Тэмми. Под прикрытием тумана я чувствовал себя в большей безопасности, поэтому встал на четвереньки и подполз к нему. Когда я тронул юнгу за плечо, он невольно вскрикнул от ужаса, но, увидев меня, расплакался словно младенец.
— Тише! — сказал я ему. — Ради бога — тише!
Впрочем, я мог бы ничего не говорить, ибо ужасные крики наших товарищей, избиваемых на главной палубе, заглушали все остальные звуки.
Привстав на колени, я огляделся по сторонам, потом посмотрел наверх. В темноте я смутно различал рангоут и паруса, причем брамсели и бом-брамсели были почему-то распущены и болтались. В следующее мгновение крики несчастных матросов затихли, и наступила тишина, показавшаяся мне еще более жуткой. Так прошло несколько секунд, потом Тэмми снова начал всхлипывать, и я в страхе схватил его за плечо.
— Тише! — прошипел я. — Они услышат!
Моя угроза подействовала — юнга взял себя в руки, а я снова посмотрел наверх. У меня на глазах один за другим развернулись все шесть марселей. Не успели они полностью расправиться, как до меня донеслись щелчки сезней на гроте, фоке и бизани, и я понял, что дьявольские твари зачем-то ставят нижние паруса.
Потом все снова стихло, и я осторожно подполз к краю крыши и поглядел вниз, но из-за тумана ничего не увидел. Внезапно позади меня раздался короткий крик ужаса и боли, который тут же оборвался. Вскочив на ноги (я надеялся, что туман скроет меня от глаз чудовищных тварей, хотя полной уверенности у меня не было), я бросился назад, туда, где оставил Тэмми, но юнга исчез.
Несколько минут я стоял неподвижно, сдерживая рвущийся из груди вопль отчаяния. Над головой у меня гремели и хлопали, разворачиваясь, нижние паруса. Снизу, с палубы, доносились знакомые звуки авральной работы, но сами твари хранили жуткое, нечеловеческое молчание. Потом наверху заскрипели блоки и брасы — это твари сноровисто разворачивали реи.
Я все стоял, совершенно забыв о смертельной опасности, которая могла мне грозить. Паруса у меня над головой на глазах наполнялись ветром, хотя за секунду до этого никакого ветра я не ощущал. Скоро я почувствовал, что крыша камбуза, на которой я стоял, плавно кренится вперед. Очень скоро угол наклона стал таким большим, что я упал на четвереньки и принужден был схватиться за одну из растяжек, чтобы не скатиться вниз. Что происходит, я не понимал. В следующую секунду с левого борта до меня долетел чей-то вопль, исполненный такого страдания, что я едва не выпустил талреп. В ответ с палубы донеслось еще несколько криков, которые, слившись воедино, превратились в пронзительное стенание, от которого я буквально помертвел, потом снова послышался шум короткой, яростной борьбы.
