Тут холодный ветер разогнал туман, и я увидел под собой круто уходящую вниз палубу. Бросив взгляд в направлении носа, я с ужасом увидел, что бушприт «Мортзестуса» почти касается воды. Наклон продолжал расти, крыша камбуза встала почти вертикально, и вскоре я повис в воздухе, из последних сил держась за растяжку, оказавшуюся теперь у меня над головой. Я видел, как ушел под воду бушприт, как океанские волны перехлестывают через полубак, заливают палубу и с ревом устремляются в двери опустевшего кубрика.
Вокруг продолжали раздаваться предсмертные крики гибнущих моряков, но я почти не обращал на них внимания, ибо мне предстояла борьба за собственную жизнь. Что-то ударилось об угол камбуза чуть выше меня; скосив глаза, я увидел Пламмера, который пронесся мимо и исчез в бурлящей воде. Машинально проводив его взглядом, я со страхом обнаружил, что морские волны беснуются и прыгают уже у самых моих ног. В последний раз раздались нестройные крики тонущих, взревела вода, и я почувствовал, что проваливаюсь вместе с судном в разверзшуюся впереди бездну.
Тогда, набрав в грудь как можно больше воздуха, я выпустил растяжку и рванулся куда-то вверх и в сторону. Пенные валы захлестнули меня, вода накрыла с головой, а в ушах зазвучало грозное пение сотен голосов, которое с каждой секундой становилось все громче. Я понял, что умираю. От недостатка воздуха грудь моя была словно объята огнем. Не выдержав, я широко открыл рот и… почувствовал себя на поверхности.
Слава Богу, я мог дышать, хотя из-за попавшей в глаза воды ничего не видел и почти ничего не соображал. Лишь немного отдышавшись и успокоившись, я увидел ярдах в трехстах от себя лежавший в дрейфе большой корабль. Поначалу я не поверил своим глазам, потом понял, что у меня есть крохотный шанс. Я закричал и поплыл в вашу сторону.
Остальное вы знаете.
— Значит, ты думаешь… — задумчиво проговорил капитан и замолчал на полуслове.
— Нет, — ответил Джессоп. — Я не думаю, я знаю. И вы тоже знаете. Все, что я рассказал вам, — чистая правда. От моряков часто приходится слышать невероятные истории о событиях, которым они якобы были свидетелями, но это произошло на самом деле. Вы сами наверняка повидали много такого, чему нельзя найти объяснения; быть может, вы видели даже больше, чем я. Весь фокус в том, что подобные события не попадают в судовые журналы. Никогда. И то, что случилось со мной, тоже не попадет — во всяком случае, не в том виде, как я вам только что рассказывал…
Джессоп кивнул головой и добавил, обращаясь к капитану:
— Ставлю свое годовое жалованье против фунта табаку, что ваша запись в судовом журнале будет примерно такой: «18 мая… градусов южной широты… градусов западной долготы, 14 час. по судовому времени. Легкий зюйд-ост силой около 2 баллов. Справа на крамболе замечено неизвестное судно. Нагнали его к 18 час. В течение двух часов подавали сигналы, но неизвестное судно не отвечало. В конце вахты наблюдатель отметил у неизвестного сильный крен на нос. В течение минуты крен резко увеличился, в результате чего судно затонуло со всей командой. Легли в дрейф и спустили шлюпки. На месте крушения удалось подобрать только одного человека — матроса первого класса по имени Джессоп. Объяснить причины катастрофы указанный Джессоп не смог». Вот так, сэр…
Он сделал небольшую паузу, потом жестом указал на первого и второго помощников.
— А вы, господа, заверите все это вашими собственноручными подписями; то же самое сделаю и я, и, возможно, ваш боцман. Потом, когда мы придем домой, в газетах напечатают коротенькое сообщение о гибели «Мортзестуса», чтобы читатели могли посудачить об опасностях морских путешествий и ненадежности современных судов. Быть может, кто-то из теоретиков даже выскажется в печати насчет плохо проконопаченных швов или дефектов обшивки, и на этом — конец!..
Джессоп коротко, цинично рассмеялся и добавил:
— О, вы отлично понимаете, что никто, кроме вас, никогда не узнает, как все было на самом деле. Матросы?.. Эти не в счет. Ведь они — грубые, неразвитые создания, и ни одному здравомыслящему человеку в голову не придет принимать на веру их болтовню. Да и болтать-то они начинают, только когда налакаются. В трезвом виде они предпочитают помалкивать, чтобы не выставить себя на посмешище, но как выпьют — тут их словно черт за язык тянет… Скажете, не так?
Джессоп замолчал и обвел нас суровым взглядом, и капитан — а вслед за ним и оба помощника — кивнули в знак согласия.
Приложение. Безмолвный корабль
Я служу третьим помощником парусника «Сэнджер», который, как известно, подобрал в море матроса первого класса Джессопа. Упомянутый Джессоп попросил нас кратко записать, что мы видели в день катастрофы парусника «Мортзестус», и заверить наше свидетельство своими подписями. Капитан поручил эту работу мне, потому что, как он выразился: «У вас это выйдет лучше, чему меня».
Итак, мы поравнялись с неизвестным нам на тот момент судном в середине «собачьей вахты», но сама катастрофа случилась вскоре после того, как пробили восемь склянок. В течение последних двух с половиной часов я и старший помощник неотлучно находились на юте, наблюдая за «Мортзестусом». Мы подавали сигналы, но нам никто не ответил, что показалось нам весьма и весьма странным. Можно было подумать, что на судне нас не видят, хотя мы находились у него на левом траверсе на расстоянии каких-нибудь трехсот-четырехсот футов. Погода, напоминаю, стояла ясная, видимость была отличной, и если бы моряки «Мортзестуса» оказались приятными ребятами, мы могли бы даже организовать дружеское чаепитие. Но они никак не реагировали, и мы отказались от этой идеи, обозвав их между собой «угрюмыми свиньями»; впрочем, спускать сигнальные флажки мы не стали.
Все это я рассказываю к тому, чтобы вы получили представление о том, как долго и внимательно мы следили за «Мортзестусом». Помнится, с самого начала мне показалась странной царившая на борту тишина. Мы не слышали даже их судового колокола! Я был настолько озадачен этим обстоятельством, что поделился своими сомнениями со старпомом, но он ответил, что тоже ничего не понимает.
Когда пробили шесть склянок, матросы на «Мортзестусе» бросились убирать паруса. Вполне понятно, что это поразило нас еще больше — ведь был почти полный штиль! — и мы с удвоенным вниманием стали наблюдать за происходящим. На паруснике по-прежнему царила мертвая тишина: даже когда команда начала травить фалы, мы не услышали ни скрипа лебедки, ни хлопков паруса. Больше того, даже без подзорной трубы я отчетливо видел, как их капитан отдавал какие-то приказания; его рот открывался и закрывался, но до нас не доносилось ни звука, хотя мы должны были слышать каждое слово.
