Ей было мало знать, что они сделали. Интересовал способ.
И что она собирается делать, узнав это?
Сначала он решил, что угодил в восточную часть города. Давно заброшенные здания по обеим сторонам улицы, темные окна, обвиняюще глазеющие на него. Не было ни людей, ни машин. Единственным признаком жизни оказалась стайка голубей, расхаживающих возле ближайшего перекрестка и выискивающих еду в расщелинах расколотого асфальта.
Тони медленно начал идти по середине улицы между обгорелыми останками легковушек, грузовиков и фургонов. Случайно заглянув в одну из машин, он понял, куда делись все люди.
Спотыкнувшись об обугленный рекламный щит, расхваливающий итальянское мороженое, Тони внезапно понял, что это не восточная часть. Он оказался на Робсон Стрит. Опустевшие здания когда-то были шикарными бутиками и дорогими ресторанами. Он вышел с улицы на площадь и увидел там погибшие деревья и чье-то тело, лежащее в грязной воде, пятнадцатисантиметровым слоем заполнившей каток.
Все вокруг напоминало декорации к одному из сотен фильмов о конце света. Могло ли это стать еще менее оригинальным?
За его спиной порыв ветра заставил одну из вывесок затрещать. Свет начал угасать.
Видимо, могло.
Волоски на шее встали дыбом. Или приподнялись с шеи? В общем, повели себя так, будто знали что-то, чего не знал он. И Тони это совсем не понравилось.
За ним что-то было.
Конечно, было.
К черту. Он продолжит идти вперед и не станет реагировать. Не будет поворачиваться, смотреть и участвовать в этой игре. Два шага, три — а на четвертом он почувствовал, как оборачивается. Тони не хотел, но тело его уже не слушалось.
Проклятье.
Он только что стал пассажиром в собственном теле.
Это мы уже проходили. Было дело. Больше не хочется.
Робсон перешла в Бондари, и существо в его теле зашло в дверь студии. К нему подошла Эми, что-то спрашивая. Ее помада была точно такого же отенка фуксии, как и ее волосы. Он видел, как открывается рот Эми, но слов не слышал. Единственным различимым звуком был стук его сердца. И смачный хруст головы, ударившейся о бетонный пол, когда он оттолкнул девушку.
Ли и Маус ждали на площадке, прямо под вратами. Он встали по обе стороны от него, и мир растворился в руках, ртах и плоти, похожей на липкую резину и не дававшую ему дышать. Когда врата открылись, им пришлось разделиться — их затягивало по очереди. Сначала Ли, потом Маус, а после них и Тони. Через свет, через боль, в комнату с досками, расписанными узорами, которые могли быть словами или рисунками, или математическими рассчетами. Нельзя было разобрать, потому что на двух из трех досок были распяты тела. Последняя тожеприготовилась принять свою жертву.
Их глаза были открыты, а по лицам становилось понятно, что они оставались живы еще очень долго, даже после распятия.
Еще там находился мужчина — он знал, что это был мужчина. Знале это лучше, чем что-либо в своей жизни. Но видел только бесформенную тень, темным ужасом протянувшейся по полу. Он почувствовал, как его тело начинает двигаться навстречу ей, но не в силах был остановиться. Сердце застучало все быстрей. Если он прикоснется к тени, то она поглотит его, как уже сделала это с Ли и Маусом. Он потеряет себя. Станет частью этой тьмы. Этого нельзя допустить. Только не опять.
Но принуждение было не побороть.
Сильнее, чем ужас.
Сильнее, чем необходимость существовать.
Тьма.
Взгляд на комнату чужих глаз. Мгновение в чужом сознании. Мгновение рассчетливой жестокости. Высокомерие. Нетерпение. Почему такое простое задание требует так много времени?
И голос. Громкий раздражающий голос, который нельзя заглушить:
— Сейчас 8:30, чудесное воскресное утро. Вы слушаете радиостанцию CFUN. Нам предстоит сорок пять минут музыки без всякой рекламы. И начнем мы, пожалуй, с Ав…
Тони выскочил из постели, пронесся по комнате и выключил радио прежде, чем успел проснуться — он ненавидел так называемый мягкий рок. Идея поставить радио там, где до него нельзя дотянуться, принадлежала Эми. Это было единственное, что стопроцентно могло разбудить Тони.
Прищурившись, он попытался понять, почему в квартире было так светло. Но потом вспомнил, что уже вторую ночь спит со включенным светом.
Хотя не особо это и помогало.
Вспотевшую кожу закололо, как иголочками, когда ужас вернулся обратно. А от одного взгляда на свою тень на грязном ковре Тони, спотыкаясь, шарахнулся к стенке.
— Сон. Это всего лишь сон, — подсознание решило оторваться по полной. Он сглотнул, внезапно почувствовав себя в западне, и обошел разложенный диван, чтобы раздвинуть занавески. И обнаружить на ними затянутое тучами небо. Похоже, намечался дождь.
И это все было так нормально, что он смог снова нормально дышать.
Поход в туалет привел Тони в чувство. Так что, спустив воду и сполоснув руки, к холодильнику он подошел уже почти в норме. По крайней мере настолько, насколько можно чувствовать себя в норме по утрам.
Наклонившись к открытому холодильнику, он взял с верхней полки бутылку колы и открутил крышку. Напиток выдохся, но вкус оставался терпимым. К тому же, от пузырьков не зависело наличие кофеина и сахара.
Глотая колу, запрокинув голову и оживая с каждым глотком, Тони захлопнул дверцу, повернулся и заорал. К сожалению, привело это к тому, что в нос ударила выдохшаяся кола. Когда он наконец откашлялся, то воззрился на другой конец кухни, не обращая внимания, что с лица не перестает капать.
В единственном кресле сидела Арра.
Внезапно вспомнив, что спит нагишом, Тони опустил бутылку вниз.
— Ты какого хрена здесь делаешь?
Она подняла на него пустой взгляд, и Тони заметил, что на ней та же одежда, что была и вчера. Плохо. Совсем плохо.
— Не знаю.
Только через несколько секунд до него дошло, что она ответила на вопрос.
— Не знаешь, почему ты здесь? — спросил Тони, шажками передвигаясь вперед, пока наконец он не смог наклониться за джинсами, валяющимися на полу.
— Не знаю, почему я прекратила двигаться.
— Ага… — изображать стеснительность смысла не было, поэтому Тони поставил бутылку на стойку и натянул джинсы, повернувшись, застегивая молнию. Аккуратно застегивая — не хотелось делать утро еще более незабываемым, защемив себе что-нибудь. Теперь он чувствовал себя более готовым к общению с незванной гостьей.
— Итак… — он снова повернулся к ней с наигранной небрежностью, — я говорю с волшебницей или с тенью, ею управляющей?
Это вызвало блеклую улыбку.
— Как будто я бы призналась, если бы была тенью.
