Остановился на перекрестке. На улице несколько прохожих. К счастью, мы им до лампочки.
Моя рука крепко сжимала маленькую ручку Маши. Девочка, одетая в изорванное платьице (я нашел его под креслом) казалась равнодушной ко всему.
— Где ты живешь? — я облизнул губы. — Маша, где твой дом?
Мимо нас по тротуару кралась кошка. Замерла, глядя зелеными глазищами. Встопорщила усы.
Маша просияла. С широкой улыбкой потянулась к кошатине.
— Киса, — пролепетала она. — Кис-кис.
Кошка, шевеля ушами, понюхала землю. Вытаращилась на Машу.
— Да, киса, — согласился я, вздрагивая каждый раз, когда мимо по шоссе проносился автомобиль. — Пошли, Маша. Мама ждет.
Маша с озлоблением вырвалась. Я разжал пальцы — не сделай этого, ее рука оторвалась бы от плеча. Маша направилась к кошке.
— Кис-кис!
Ощущение безумия навалилось на меня.
С превеликим трудом я усадил Машу в такси. Кинул водиле пятьсот сверх счетчика — „если что, ты нас не видел“. Таксист кинул взгляд на Машу. Девочка безвольно привалилась к моему плечу. Зрачки не реагировали на свет. Кожа начинала зеленеть.
— Она под кайфом? — спросил он.
— Трогай, — грубо ответил я, отводя глаза. Таксист усмехнулся.
Я довез ее до областной больницы и оставил прямо на пандусе, у приемного покоя.
И сбежал. Снова сбежал, потому что меня — я был уверен — уже искали. Или менты, или дружки Руслана, а может, и те и другие.
Застыл на пороге номера. Тишина.
Вынул из-за пазухи пистолет.
Андрей лежал на полу ванной.
Руслан безвольным куском плавал в воде. Кровь из дырки на лбу перестала.
Стискивая оружие, я нагнулся. Пристально вгляделся. На миг почудилось, он подмигнул.
В гостиной схватил с дивана подушку. Вернувшись в ванную, вскрикнул.
Руслан сидел, привалившись к стенке ванны. Лицо исказил хищный оскал. Стеклянные глаза уставились на меня с бессильной ненавистью.
Через подушку я сделал еще один выстрел в голову.
У двери прислушался. Спустился по лестнице. Мне встретились два швейцара. Поздоровались. Я мрачно кивал.
В безумстве, вместо того, чтобы бежать из Новгорода, направил стопы на Великую улицу, где снимал квартиру.
Юра стоял там. В углу, между шкафом и телевизором. В забрызганных кровью клетчатых одеждах арлекина. На голове — бумажный колпак, руки вылезают из длинных рукавов. Под глазами тушью нарисованы слезы.
Будь осторожнее, папа, прошептал он. Тьма ищет тебя.
Начал исчезать. Я кинулся к нему. „Постой, не уходи!“
Но Юра ушел.
За окном послышался смех, звонкие голоса. Я вздрогнул. Я даже не подозревал, как соскучился по смеху, людям, которые приняли бы меня, вытащили из мрака.
Они меня звали. В нестройном хоре детских голосов я расслышал отчетливое: „Павел“ Иди играть! Павел!»
Бросился к окну. Чертыхаясь, сбивая ковры, вжался носом в холодное стекло.
Внизу у подъезда дети водили хоровод. Призывали меня.
На бегу накидывая плащ, бросился вон из квартиры.
На лестничном пролете чуть не свернул шею. Выбежал в осеннюю слякоть. Как безумный, три раза обежал двор. Ни души.
Вернулся, сел в кресло, присосался к бутылке. Призраки прошлого окружали меня. Кричали. Смеялись в лицо. Сулили царства и власть над миром. Я им не сдался. Так и сказал: «Пошли все на…»
Отхлебнув, посмотрел в угол. Надеялся увидеть Юру. Там был не он.
Судья смотрел на меня.
— Пришел по мою душу? — прошептал я. И бросил в Него пустую бутылку. — Катись в Ад!
Случилось то, что никогда больше не повторялось.
Бутылка не пролетела сквозь Него, не разбилась о стену. Хлопнулась о плащ, скатилась к Его ногам и покатилась обратно к креслу.
Я обмер, и смотрел на Него, не в силах пошевелиться. Свет за окном померк. Комната погрузилась во мрак. Тело под одеждой покрылось «гусиной кожей». Дыхание выплескивалось изо рта облачками пара.
И Он заговорил со мной.
«Ты боишься?»
— Да, — ответил я без колебаний. — Всегда. Но сейчас — сильнее, чем раньше.
Судья коротко рассмеялся. Звуки выкатывались из-под капюшона, как тяжелые валуны. И еще: пар не вылетал изо рта Судьи, если у Него был этот проклятый РОТ.
— Когда Ты приходишь, очень холодно, — сказал я. — Почему?
Он склонил голову.
«Я несу в себе холод зимы. В Моей душе никогда не светит солнце. Там всегда идет снег».
Он достал из-под плаща судейский молоток. Через всю комнату тенью скользнул ко мне. Занес орудие возмездия над моей головой.
Крича, я закрыл голову руками.
Страшный удар потряс мой череп. Комнату озарила яркая белая вспышка, а в моем сознании раздался звериный вопль Судьи.
Я пал на ковер, ощущая, как по волосам течет горячая кровь. Сквозь туман видел: Он стоит надо мной, глядя на молоток. Поза Его выдавала детское недоумение и животную ярость.
— Ты не можешь убить меня, — прохрипел я. — Ты — мое порождение…
Перед тем, как провалиться в небытие, я услышал, как Судья прошипел голосом Юры:
«Мы еще встретимся… отец!»
Когда я очнулся, Судьи в комнате не было. Я тронул лоб. Брови покрылись инеем.
Все кончено для нас с тобой…
Нет для нас ни жизни, ни спасенья, ни надежды,
Для тех, кто хочет вечно жить,
Для тех, кто хочет вечно любить.
Queen. «Who wants to live forever».
Глава 22. В Царстве Смерти
Инна отложила рукопись.
Бессмысленно уставилась на разбросанные в беспорядке листы.
«Боже, да как же он живет с этим?»
За окном сгущалась темень. Инна вскочила. Павел скоро явится.
Девушка бросилась в ванную и пустила воду. Начала брызгать в лицо водой. Умыться. Смыть грязь, чужие грехи, эту ужасную трупную вонь.
Она посмотрела в зеркало. Лицо бледное.
— Бежать, — прошептала она.
Инна заправила постель. Переоделась. Пальцы дрожали. Пуговицы не продевались в петли. Взглядом нашла сумочку на кресле. Схватила ее.
Пальцы тронули дверную ручку. Повернули. Дверь не поддалась.
Тяжело дыша, Инна отступила на шаг. Прикрыла глаза.
Толкнула дверь. Безрезультатно.
Девушка закричала и забарабанила в дверь кулачками.
— Сукин сын! Выпусти меня!
В замке входной двери повернулся ключ.
Инна стояла, парализованная ужасом, не отрывая глаз от дверной ручки.
Ручка наклонилась вниз. Щелкнул замок.
— Инна? — Павел влетел в прихожую с двумя сумками. — Смотри, что я принес!
Он увидел выражение ее лица. Поставил сумки на пол.
