после же — всё же открываешь и сразу же закатываешь глаза. Да! «Она знает», что это — не так. Как и то, что ты не «врёшь», нет, ты — «не договариваешь»: умалчиваешь и замалчиваешь! И, опустив руки из больше и «защитно-запрещающего», нежели «закрыто-отвергающего» жеста, нагибается к тебе чуть вперёд — и упирает локти в свои же голые колени, цедя тебя внимательным и строгим взглядом. — Я слышала, как об этом — говорили медсёстры и… — братья.
— Сороки!.. — Рычит она, теперь уже и отведя свой яростный и прищуренный взгляд в сторону: чтобы не попасть им и в тебя! Ну а после — возвращает его на тебя и к тебе же, уже и с твёрдостью и «холодом», продолжая. — Не смей даже думать об этом!
— Звучит как… «приказ»! — После секундной паузы — улыбаешься ты.
— Так и должно быть! — Недоверчиво щурится, но и всё же отвечает тебе улыбкой. Пока и ты же — закашливаешься. И как-то даже — утробно хрипишь. Это «ещё» и не «пока», а «уже» и то «единственное» — на что способны твои легкие!
Ана же — почти и тут же подвигается к тебе и, приставив стеклянный гранёный стакан с водой, что и недавно же как раз «обновила» медсестра — с ночи, к твоему лицу, чуть наклоняет его ко рту. После чего уже и ты сама — делаешь пару глотков, немного отстраняешься и… снова сползаешь по подушке. Пока и подруга же тем временем ставит стакан на место, на белую же деревянную тумбу, и, достав из своей же всё жёлто-голубой, будто бы ещё и «вязанной», с вышивкой анютиных глазок «в цвет» и поверх сумки — излюбленный, ведь и прямо-таки «зачитанный» до дыр и потрёпанный «временем» томик Пауло Коэльо, открывает его на нужной опять же и ей же всё странице! А я же — еле заметно усмехаюсь, следя за твоим скепсисом и закатанными глазами. Внутренне — ты уже несколько раз выругалась! Но и всё равно же — вникаешь в чтение! Философия — не входит в список твоих интересов, как и приоритетов по жизни… Но и я-то точно знаю, что ты — ещё та окрылённая и… многогранная натура. И ты бы воспротивилась сейчас, безусловно! И привела бы кучу доводов… даже и не заметив этого. Как и того: насколько правильно и обоснованно — они бы были построены. Да и вы же даже спорите иногда — на какие-то темы! Но и ты же всё, как упёртая, стоишь на «своём» — принимая всё это: за пустую трату времени. Бык с Алиэкспресса! То есть… По китайскому календарю!
Читая вслух, Ана еле заметно улыбается и сжимает твою левую ладонь в своей же правой, пока и левой же, в свою очередь, придерживает книгу, удерживая её большим пальцем раскрытые страницы, уперев его подушечку изнутри и в корешок же книги, имеющей и так, и без того — свою белую картонную закладку меж страниц: в виде и какой-то уже её замыто-засаленной бирки от одежды! Но ты снова — не чувствуешь. И не почувствуешь этого. И она это так же — понимает! А ты и всё равно же — благодарна. И тепло улыбаешься в ответ. Ведь и знаешь — зачем она это делает: не чтобы не отсвечивала ты — а она. И без слов — киваешь, будто ещё и между строк, соглашаясь и с ней, и тут же с собой: со своей же реакцией — на этот самый её простой, да и самый же «простецкий» жест. Ведь и если счастлива она — счастлива и ты! Так просто и… Одновременно — так сложно! Затем — закрываешь глаза и улыбаешься шире. Пока и в палату же почти следом — заходят и твои же родственники: мама Татьяна и бабушка Вера! Всё те же твои, хоть уже и «воображаемые», чёрточки и насечки — на двери… Показатели того — кем и какой ты станешь: сначала — через тридцать лет, а после — и через пятьдесят. А может, и не станешь! И не потому, что… В общем! Оставив — свой цвет волос: но и отрезав их — чуть короче! Придерживаясь понимания — о неправильной еде и таком же питании, что: «В жизни нужно попробовать — всё и в таких же количествах-качествах!». Отдавая предпочтение — спортивному стилю: единственному — в который сможешь влезть. Никакого негатива. Как факт! Самая большая — белая футболка. Такие же — тёмно-синие джинсы. И, «в тон», серые же кроссовки. Как у мамы! Ну или отрежешь волосы — совсем коротко и… обесцветишь! Ограничивая себя — во всём и… ссыхаясь на глазах. Придерживаясь — классических цветных пиджаков. И юбок — ниже колена. Как и туфель — на невысоком каблуке. Как у бабушки! Они — на цыпочках, и с «гостинцами» же наперевес, крадутся через всю палату: всё так же шурша и скрипя — белыми халатами, застёгнутыми уже и на все же пуговицы; и с белыми же бахилами на ногах. С перебором! Но… «Но»! «Золотая середина» — не ваше! И ты вдруг — как-то тяжело вздыхаешь и так же нервно вздрагиваешь. Что ж… И я же делаю — то же самое! Но и вряд ли в этот же самый момент — мы думаем об одном и том же. Ведь… И ты, скорее всего, в очередной же раз — сдерживаешь тот или иной болезненный позыв-порыв в себе. А я… Отмечаю превратности судьбы! В виде и этих же самых всё двух женщин — как твоего, «не за горами-лесами», будущего. Но и вот только почему-то одновременно — прошлого и настоящего! Ты же будто — и идёшь за ними; и будто — от одной к другой. Сейчас ты — между и… та самая же «золотая середина»… почему бы и не «открыть» в себе исключение «под конец»: «Как не умереть от анарексии. И тут же — не затеряться в тучности тела же!».
Ну а когда уже и я, наконец, отстраняюсь и отхожу от своих же собственных мыслей — ты дышишь всё тяжелее; и кашляешь — чаще. Так ещё и тебя же всю — трясёт, прямо-таки со- и «вытрясая»: как внешне и снаружи, так и внутре-изнутри!
В ту же секунду — я подлетаю и сжимаю обеими руками твою правую
