Помнится, о смерти Командора объявили, когда я жила в поселении. Безвременной, как гласило сообщение Синедриона. Но для Воительницы его смерть оказалась довольно своевременной.
— Воительница никогда не опровергала эти слухи, — сказал Дудочник. — Правда это или нет, ей выгодно, чтобы ее боялись. Каждый раз, когда она с кем-нибудь сталкивается, все заканчивается плачевно — и отнюдь не для нее. Скандалы, вероломство, удары в спину — иногда в буквальном смысле. Все ее оппоненты один за другим либо умолкали, либо исчезали.
Судья продержался так долго, потому что был полезен как для нее, так и для ее соратников — популярный номинальный лидер, а на деле игрушка в их руках.
— Почему же глава Синедриона теперь она, а не Инспектор или Зак? — поинтересовалась я.
Дудочник сидел на корточках, уперевшись локтями в колени.
— Инспектор пришел в Синедрион из армии. У него много поклонников среди солдат, но он менее ловкий политик, чем двое других. Они в нем нуждаются — он дольше в Синедрионе и обеспечивает поддержку среди военных, которые считают его своим. Но, по слухам, Инспектор наименее жестокий. Не пойми меня неправильно — он тот еще радикал. Руководит армией, поэтому, когда дело доходило до исполнения законов Синедриона, он несколько лет выступал в качестве движущей силы. Но, несмотря на его жестокость, не он инициатор больших реформ. Большинство новых законов — вынос поселений все ближе к мертвым землям, увеличение подати, — дело рук Воительницы. Идея с обязательной регистрацией принадлежит Реформатору и, возможно, работавшей с ним Исповеднице.
— И что вы знаете о месте Зака в этой схеме?
— Вероятно, меньше, чем ты, — ответил Дудочник.
Раньше я бы с ним согласилась. Когда-то я утверждала, что знаю Зака лучше всех. Но теперь я не могла преодолеть бездну между нами — тело Исповедницы, тело Кипа. Людей, безмолвно плавающих в округлых стеклянных баках.
Дудочник продолжил:
— Реформатор всегда казался аутсайдером — его поздно разделили с близнецом, он рос не в Уиндхеме, как двое других. Но у него была Исповедница, которая придавала ему вес. Думаю, резервуары — его рук дело, как и база данных на близнецов. Он не столь изворотлив, как Воительница — та может и очаровать, и запугать. Реформатор тоже беспощаден, но по-своему.
— Я в курсе.
Дудочник кивнул:
— Но теперь он потерял Исповедницу и расклад может измениться.
Вспомнилось, как Зак велел мне бежать после смерти Кипа и Исповедницы. В голове все еще звучал его дребезжащий голос, когда он кричал на меня до прибытия солдат. «Если выяснится, что ты в этом замешана, мне тоже не поздоровится»! Кого он боялся — Воительницу или Инспектора? Или, может, обоих? До того дня мне удалось как-то убедить себя в том, что Зак хотел видеть меня на свободе. Но та часть моей души, которая в это верила, осталась лежать в зернохранилище рядом с распростертым телом Кипа.
— Нам нужно как можно быстрее добраться до Салли, — сказал Дудочник. — Выбора нет. И тогда мы начнем восстанавливать Сопротивление и искать корабли. Альфы уничтожили Остров, убили Судью и постепенно разрушают сеть Сопротивления.
Над нами нависло тяжелое небо с угрюмыми тучами, и под его давлением мы трое казались очень маленькими. Три человека на продуваемой всеми ветрами равнине против хитроумных махинаций Синедриона. Каждую ночь мы пробирались через высокую траву, а количество резервуаров росло. Кто знает, сколько людей уже поместили в баки, ведь с каждым днем в «убежища» прибывали все новые и новые омеги.
Я больше не бралась утверждать, что понимаю Зака, но знала достаточно, чтобы догадаться — он не остановится. Не успокоится, пока всех нас не запрет в резервуары.
Глава 4
Следующей ночью примерно после полуночи я что-то почувствовала. Меня обуяла паника, и я обнаружила, что, вышагивая, сканирую вокруг себя пространство. Когда мы с Заком были детьми, на карнизе родительского дома, прямо напротив нашей спальни, осы устроили гнездо. Несколько дней, пока отец не отыскал его, мы не могли сомкнуть глаз из-за жужжания и шуршания, лежали на наших узких койках и шептались о призраках. Нечто похожее я сейчас и улавливала краем уха: сообщение, которое не могла истолковать и которое отравляло ночной воздух.
Потом мы увидели первое объявление об убежище. Примерно на полпути между Уиндхемом и южным побережьем мы огибали гужевой тракт, но не выпускали дорогу из виду, поэтому заметили вывеску и подкрались поближе, чтобы ее прочитать.
На деревянной доске белыми буквами было написано: «Добро пожаловать в Убежище номер 9, которое ждет вас в шести милях к югу. Вместе мы выживем. Безопасность и еда, заработанные честным трудом. Убежища — ваш приют в трудные времена».
Омегам запрещалось учиться, но многие умудрялись освоить азы чтения, занимаясь дома, как я, или в подпольных школах. Сколько же омег, прошедших мимо объявлений, смогли их прочитать и сколько поверили обещаниям?
— В трудные времена! — презрительно усмехнулся Дудочник. — И никакого упоминания, что эти трудные времена наступили из-за неподъемных податей и переселения омег на бесплодные земли.
— Или что, даже если трудные времена закончатся, для тех, кто попадет в убежище, это не будет иметь никакого значения, — добавила Зои. — Если попадешь туда, назад дороги нет.
Мы понимали, что это значит: почти мёртвые бесчувственные омеги, плавающие в баках. Застрявшие в ужасающей безопасности стеклянных утроб, в то время как альфы живут в свое удовольствие, скинув ненужный балласт.
Мы держались подальше от дороги, скрываясь в буераках и за деревьями. Чем ближе мы подходили к убежищу, этому источнику моего беспокойства, тем труднее мне было передвигать ноги. К рассвету, когда оно показалось на горизонте, мне казалось, что я гребу против бурного течения. В предрассветных сумерках мы подкрались так близко, как только смогли, и теперь взирали на убежище из рощицы на вершине холма буквально метрах в тридцати от него.
Убежище оказалось намного больше, чем я себе представляла, размером с небольшой городок. Опоясывающая его стена превышала по высоте забор, который сооружали вокруг Нью-Хобарта. Четыре с половиной метра, кирпичная, а не деревянная, увитая вдоль верхней кладки колючей проволокой, напоминающей покинутые гнезда чудовищных птиц. Вытянув шеи, за стеной мы увидели крыши разномастных строений.
Дудочник указал на большое здание на западной оконечности, которое занимало примерно половину территории и еще хранило желтый оттенок свежеотесанной сосны, ярко выделявшийся на сером фоне остальных деревянных построек.
— Никаких окон, — заметила Зои.
Всего пара слов, но мы понимали, что они означают. В здании дожидались своих пленников резервуары. Некоторые все еще оставались пустыми, некоторые находились на стадии разработки. Но боль, прошившая мои внутренности, не оставляла сомнений: многие уже заполнены. Сотни жизней погружены в густую вязкую жидкость, приторная сладость которой обволакивает глаза, уши, носы. Безмолвные жизни, единственный звук в которых — мерный гул машин.
Почти весь обширный комплекс скрывался за стенами, но с восточного края просматривалось возделанное поле, обнесенное деревянным забором. Достаточно высоким — так просто не преодолеешь, — с частыми наблюдательными постами — незаметно не проберешься. Но мы смогли разглядеть аккуратные ряды посевов и работников, машущих мотыгами между свеклой и кабачками. Человек двадцать — все омеги. Кабачки казались просто огромными — каждый больше, чем наши с Зои и Дудочником порции в последние несколько дней.
— Ну хоть не всех поместили в баки, — сказала Зои. — По крайней мере пока.
— Что это за поле в двести пятьдесят соток? — спросил Дудочник. — Посмотри на размеры этого места, особенно учитывая новое здание. По нашим сведениям, каждый год тысячи людей уходят в убежища. В последнее время даже больше, из-за неурожая и возросших податей. Только здесь должно находиться свыше пяти тысяч человек. А с этого поля едва можно прокормить охранников.
