– Вы бы хотели, чтобы она жила здесь?
– Да, чтобы я могла с ней повидаться в любой момент; если она забеременеет, или заболеет, или еще что-нибудь случится, я приду с пирогами. Когда я размышляла о том, чтобы завести детей, я так и думала – вот они вырастут, и я смогу принести им что-нибудь, когда они заболеют, и, может, навести дома порядок.
– Как думаете, это хорошее место для воспитания детей?
– Ну, не хуже, чем где-либо еще. Я имею в виду, что хорошим его не назовешь, нет.
– Не могли бы вы поподробнее рассказать об этом?
– Ну, когда я думала о детях, я вспоминала, каким милым был Хайлспорт, когда я была маленькой, но сейчас – после того, как там построили нефтеперерабатывающий завод, – все ужасно. Моя мать часто рассказывала, как росла на ферме. Денег немного, но бедняками они не были. Вы понимаете, что я имею в виду?
– Боюсь, что нет.
– Они не нуждались в деньгах – в те времена можно было даже доктору заплатить курами. У них была земля и много еды, и им не требовалась модная одежда. На День благодарения ее отец обычно убивал оленя. Когда мама говорила о ферме, всегда про это рассказывала: отец должен был подстрелить оленя на День благодарения. А я кладу на стол маленьких бумажных индеек для нас с Джо и достаю настоящую из морозилки.
– Понятно, – сказал репортер.
Я заметил, что он давно перестал делать заметки.
– Если вы уже закончили, Фред, – встрял Дэн, – мы с мистером Виром покажем вам консервный цех, и вы увидите, откуда берутся коробки на складе.
Вместо того, чтобы выйти наружу и попасть в Здание Б обычным способом, мы отвели его обратно в морозильный склад и прошли вместе по конвейеру, переступая через ползущие вниз коробки.
– Удивительно, – сказал он, – тут высоко, можно стоять в полный рост. А почему вы не сэкономили, сделав конвейер по высоте равным самим коробкам?
Я объяснил, что люди должны иметь возможность проникать в корпус конвейера, чтобы делать ремонт и устранять заторы. Он сказал:
– Я словно лосось, плывущий вверх по течению на нерест, чтобы потом умереть.
Затем мы вышли на шум и яркий свет упаковочного цеха.
– Это упаковщики, – объяснил Дэн. – Мы получаем коробки плоскими, а они их разворачивают, опускают и приклеивают уголки – это может быть вам интересно.
– Выстраивают банки с соком в линию, словно игрушечных солдатиков.
– О да. И одновременно готовят коробку, складывают банки в пять слоев, причем каждый представляет собой массив четыре на пять. А если мы вот отсюда отправимся дальше вдоль производственной линии, то вы увидите заготовщиков. Они надевают крышки на наполненные банки, мы используем тот же тип машин, что и для пива. Каждый автомат заготавливает тринадцать сотен банок в минуту, не проливая ни капли. Это трудно себе вообразить, но, если бы из каждой банки пролилось по одной капле, когда она проходит через механизм, изнутри потек бы соковый ручей.
– Ничего не слышу!
Дэн взял его за руку.
– Вот, отойдите от машины. Желаете увидеть что-нибудь еще?
– Я хотел бы взять интервью у одного из операторов.
Я сказал:
– Сомневаюсь, что получится. Большинство из нынешних работниц – латиноамериканки. Они не очень хорошо говорят по-английски.
В этот самый момент они поглядывали на меня темными индейскими глазами, и мне было интересно, понимают ли они мои слова.
– Пуэрториканки?
– И американки мексиканского происхождения. Когда я был моложе, то проектировал машины для наполнения и постоянно сюда приходил; все девочки тогда говорили по-английски – в основном это были вчерашние выпускницы и молодые замужние дамы. Теперь их не заставишь выполнять такую работу, поэтому мы набираем этих женщин, привозим их. Большинство остаются всего на несколько месяцев.
– Почему вы не нанимаете местных жителей?
Дэн сказал:
– Ленивые. Откровенно ленивые. Это для них слишком трудно – сидеть на табурете и наблюдать за одной из машин.
Я прибавил:
– На самом деле это рядовая линия розлива. Посмотрите, вон там внизу выгружают пустые банки и ставят их на ленту конвейера. Они проходят через инвертор и продувку, чтобы обеспечить отсутствие посторонних предметов, а затем попадают в разливочные машины, где их наполняют жидким соком. На линии, где производят сухой концентрат, тот же сок подается в распылительные сушилки. Они работают так же, как спринклер у вас на газоне дома, за исключением того, что брызги падают с большой высоты через направленный в противоположную сторону поток горячего воздуха, который выпаривает воду. Мы храним порошок в баках. В пик сезона – это конец лета и осень – производство и сушка работают в три смены, упаковочные цеха – в две. В остальное время года производство и сушка выполняются в две смены, а упаковка – в одну.
– Какой сок продается лучше всего? Сушеный или замороженный?
– Замороженный всегда был лидером с самого появления на рынке. Однако в последнее время сушеный концентрат набирает обороты. Раньше мы производили примерно семьдесят пять процентов замороженной продукции, а остальная была сухая, но теперь расклад шестьдесят на сорок. Сейчас мы планируем предложить новый продукт – жидкий сок, – чтобы снять часть нагрузки с сушильных башен. Его будут упаковывать в пластиковые фрукты и обрабатывать консервантами и гамма-излучением для предотвращения брожения. На фруктах мы нарисуем лица, и ребенок сможет держать такое прямо над своим стаканом и выжимать сок.
– Звучит неплохо.
Дэн сказал:
– Чтобы показать вам процесс изготовления, надо пройти в соседнее здание, но, боюсь, там не на что смотреть. Сплошные трубы из нержавеющей стали.
Когда репортер посмотрел на вакуумные реакторы, насосы и теплообменники в производственном цехе, мы отвели его в отдаленную часть завода, чтобы показать операцию разгрузки сырья и выжимки.
– Теперь я все видел, – сказал он, наблюдая за кувырканием серо-коричневых клубней по желобу.
Дэн сказал ему:
– Это точно. Большую часть сырья сейчас привозят из штата Мэн. Там сажают быстрорастущие сорта и собирают урожай очень рано – им приходится. А тут, у нас, только начался сезон сбора.
Кто-то проговорил:
– Это моя картошка.
И мы все повернулись на звук. Это был пожилой мужчина в пропотевшей шляпе; приволакивая левую ногу, он поднялся по стальной лестнице и встал на платформе рядом с нами.
– Это моя картошка, – повторил он. – Выросла в тридцати милях отсюда. Там моя ферма.
Репортер сказал:
– Значит, вы не работаете на заводе.
– Не работаю. Наверное, можно сказать, что я работаю на завод – работаю так же усердно, как и все остальные, и получаю зарплату раз в году. Я не могу позвонить и сказать, что заболел, я же фермер. И не могу уйти на пенсию. Мне семьдесят один.
– Вы всю жизнь были фермером?
– Да, сэр. Родился прямо в комнате, где сейчас сплю, и помогал отцу, пока он не умер. Вырастил свою семью на ферме и до сих пор там живу.
– Значит, вы видели много перемен, – сказал репортер.
– И был против каждой из них – вы это хотите услышать?
– Нет, просто подумал, что этот край был совсем другим пятьдесят-шестьдесят лет назад.
– В некотором смысле, да. Но в другом смысле нынешние времена очень похожи на те.
– Интересно. Как это?
– Ну, прежде всего, тогда было не так много людей. Теперь город сильно разросся, но стоит выйти за его пределы, все как будто затихает. Фермы увеличились, но часть земли не используется, и нет необходимости там жить. Но все равно я мог бы показать вам множество ферм, которыми хозяева гордились тридцать лет назад, а сейчас там пусто – земли даже не под паром, луга заросли деревьями. Естественно, одна из причин заключается в том, что реки не текут, как раньше. Этот завод – и другие подобные ему по всей долине – выкачивает воду из земли; от такого ручьи пересыхают. Дальше на юг и восток повсюду шлам. Окрашивает воду в красный цвет и убивает все живое. Моя собственная ферма… Когда меня не станет, она исчезнет. У меня три сына, и никто из них не захотел ею заниматься.
