— Да блин! Это же птицы! Они тупые. Глядишь, не додумаются.
— Разбить стекло им ума хватило, — напомнил Павел. — И я не думаю, что это просто птицы. Просто птицы так себя не ведут.
В этот момент все они расслышали звон бьющегося стекла, донесшийся из другой комнаты. А затем еще и еще. Судя по всему, вороны устроили массовую бомбардировку окон.
— Так, отступаем! — приказал Леха. — Живее.
Он, как всегда, был прав. Они находились в коридоре, в который вело множество дверей примыкавших к нему помещений. Многие двери были открыты, и сквозь них вскоре могли ворваться птицы. Так оно и случилось. Не успели они начать отступление, как огромный ворон вылетел из дверного проема и устремился к Лехе. Тот не попытался застрелить птицу — на это уже не было времени. Вместо этого он поднял пулемет и ударил им пернатую тварь. Та отлетела в сторону, ударилась об стену и упала к ее основанию. Павел не дал ей опомниться, накормив птичку свинцовым зерном.
В этот момент появилась еще одна ворона. Вика выстрелила, сшибив ее на подлете. Заряд картечи срезал ей одно из крыльев, но мертвая птица, продолжила движение по инерции, и едва не выбила девушке глаз.
— Слышите? — закричал вдруг Костя. — Вы это слышите?
Они слышали. Слышали громкий монотонный шум множества крыльев.
— Отходим! — рявкнул Леха.
Он чуть не силой погнал соратников обратно вглубь строения.
Они миновали коридор и отступили к дверям, делящим его надвое. Шелест крыльев звучал все громче. Продолжал доноситься звон бьющегося стекла. Затем в коридор стали влетать вороны. Птицы плохо контролировали себя, врезались в стены, сталкивались, но это не останавливало их, словно чья-то злая воля овладела их птичьими мозгами. Леха и Костя захлопнули дверь за секунду до того, как воронья стая нахлынула на них. Птицы принялись биться в преграду по ту ее сторону. Павел с Викой притащили из ближайшей комнаты тяжелую тумбу, и подперли ею дверь. После чего позволили себе перевести дух. Но ненадолго. Все здание, по сути, состояло из окон — они были в каждой стене, в каждом помещении, и в любой момент вороны могли вновь хлынуть внутрь, разведав другой путь.
— Что это такое, а? — прохрипел Костя, бесцеремонно усевшись на раку, поставленную им на пол. — Это не просто птицы. Нет-нет! Это демонически вороны. Сам сатана науськал их на нас.
— Может быть не лично сам, но кто-то из его сподвижников, — согласился Павел.
— Нам нельзя здесь засиживаться, — напомнила Вика. — Они скоро разобьют и остальные окна.
— Идем в подвал? — спросил Костя.
— Зачем? — удивился Леха.
— Забаррикадируемся там. В подвале окон нет.
Но сказав это, он и сам понял, что это плохой план. Они могли запереться в одном из подвальных помещений, но что дальше? Сидеть там до тех пор, пока их не прикончит жажда. Разделить судьбу той парочки, что тоже заперла себя, спасаясь, вероятно, от этих же птиц. Но ведь на кону стояли не только их жизни. Если они не доставят священную голову отцу Серафиму, все человечество может погибнуть в ближайшие дни.
И тут они услышали нарастающий пронзительный визг. Не успели они поднять оружие, как в коридор с противоположной от выхода стороны влетел Емеля.
Выглядел он так, будто только что заглянул в глубины инфернальной бездны, и узрел там неописуемый ужас, едва не лишивший его разума. Глаза его были широко распахнуты, рот испускал монотонный визг. Емеля мчался на них, оставляя за собой цепочку коричневых капель. Он не заметил направленного на него оружия. Он вообще ничего не заметил. В том числе и того, что дверь перед ним закрыта.
Леха с Викой едва успели отскочить в стороны, когда Емеля пронесся мимо них, ударился всем телом в закрытую дверь, отлетел от нее и грохнулся на пол. Но и этот удар не привел его в чувства. Продолжая вопить, он проворно вскочил на ноги, метнулся к двери и попытался отодвинуть подпиравшую ее тумбу. Но сделать это ему не удалось. Леха шагнул к истеричному Емеле, и ударил в грудь прикладом пулемета. Тот охнул, закашлялся, оступился, и грохнулся на задницу.
— Заткнись, припадочный! — потребовал Костя, сунув ему под нос дуло дробовика.
Но Емеля продолжал пребывать в сумрачном состоянии. Он не замечал нацеленного на него оружия. Он вообще ничего не замечал. Он хотел одного — бежать прочь из этого монастыря, который больше не являлся святой обителью. Ныне это место стало обиталищем кошмарного зла. И оно пробудилось, в том числе, и его непосредственными стараниями.
Как и все люди, успешно пережившие конец света и первые месяцы после него, Емеля давно привык к зомби. Они были опасны и омерзительны, и пугали — куда уж без этого? Но леденящий ужас первых недель давно прошел. Для Емели мертвецы стали просто неотъемлемой частью нового мира, не самой приятной, но и не самой проблемной. При известной осторожности они не представляли большой опасности. Главное, что эти твари были тупы, как пробка, что позволяло успешно использовать против них главное оружие человека — разум.
Но здесь и сейчас, в стенах монастыря, Емеля столкнулся с тем, чего не встречал за все полтора года, прошедшие с наступления зомби-апокалипсиса. В подвале святой обители его поджидал не очередной безмозглый зомби, но что-то иное, более жуткое и опасное. Это что-то обладало неким подобием разума. Его ментальной силы хватило, чтобы подчинить себе несчастного Емелю и заставить того плясать под свою дудку. Но этим дело не ограничилось. Когда тварь освободилась, а случилось это после того, как психи унесли прочь серебряный ларец, ее сила резко возросла. И Емеля, все еще имевший телепатическую связь с чудовищем, случайно подсмотрел его воспоминания. Его словно окунули в колодец, полный гниющих трупов. Погрузившись в разум мертвеца, Емеля едва не лишился рассудка. Разум этот был настолько чужд и страшен, настолько противен человеческой природе, что несчастный соискатель крутости полностью поседел в одно мгновение. Но куда ужаснее оказалось то, что он увидел в воспоминаниях нежити.
Матушка Агафья была женщиной доброй и кроткой. И всякий паломник, посетивший монастырь и повидавшийся с ней, уносил в своем сердце частичку ее доброты. И обязательно жертвовал кругленькую сумму на храм — матушка умела найти нужные слова, чтобы растопить самое черствое сердце и влезть в самый жадный кошелек. Кого-то прельщала загробными кренделями, кого-то ласково припугивала адом, кого-то прижизненными карами, болезнями близких, детей, всяческими несчастьями и разладом в семье. Редко кто после общения с ней не тянулся к кредитке — такая вот духовная сила была ей дана. А еще ей очень нравилось кормить птичек, ибо тоже ведь божьи твари. Так уж сложилось исторически, что единственными пернатыми, обитавшими возле монастыря, были огромные черные вороны. Но матушка Агафья любила и их, и кормила хлебушком, а птицы так привыкли к ней, что иногда садились на ее протянутые руки.
А затем, в один ужасный день, мир погрузился во тьму. И Матушка Агафья канула в нее вместе со всеми своими монахинями. Но даже став чудовищем, она не утратила прежних привычек. Только на этот раз она накормила божьих пташек не хлебушком, но собственной плотью. И каждая из ворон, вкусив гнилого мяса, стала частью матушки Агафьи.
Птички были голодны и хотели кушать, а матушка Агафья не могла позволить им страдать. Она скормила им всех зомби в монастыре, монахинь и работников, делавших ремонт. Но этого было мало. Ей хотелось свежего мясца. И она знала, где его искать. Там, снаружи, еще оставались живые люди. Нужно было только найти их и накормить птичек.
Но беда подкралась откуда не ждали. Одна из монахинь и один из рабочих остались людьми. Им удалось уцелеть в монастыре, и, малого того, они придумали способ запечатать матушку Агафью в подвале, пригвоздив ее к месту. И им удалось это сделать. Они раздобыли в церкви раку с головой святого, и ею заточили матушку в подвале. И такая сила исходила от раки, что матушка, сколько ни пыталась, не смогла превозмочь ее. Так она лежала и ждала, а ее несчастные голодные птички лишились контроля и застыли без движения на монастырских крышах.
