Глава 25. Молчание в телефоне
Намерения Точилина не осуществились: на следующий день новое убийство попало на первые полосы каждой уважающей себя областной газеты — в том числе тот факт, что убийца разговаривал с дочерью жертвы. Эта история была «главным событием» целую неделю, пока не уступила эстафету оглушительному разводу юной поп-звезды с большой грудью и маленькими мозгами.
Читатели с жадным любопытством поглощали описания обезображенной жертвы (сильно искаженные, а зачастую неверные). Убийство на время разогнало обывательскую скуку, и, верно, хотя бы ради этого стоит кого-нибудь, время от времени, зверски убивать. Когда телепередачи и адюльтер не помогают, чья-то смерть может разбавить рутину.
В статье описывали убитого как «замечательного человека, примерного семьянина и нежного отца». Фото — тонкое лицо интеллигента с добрыми глазами — будто подтверждало написанное. Впрочем, был убитый хорошим человеком или нет, вряд ли кого интересовало.
Эта история имела отличный шанс кануть в Лету еще до выходных, если бы на третий день после убийства в печати не появилось интервью одной школьницы. Школьница рассказала о том, как убитый (примерный муж, нежный отец, хороший человек) с друзьями изнасиловал ее на озере два месяца назад.
Их было трое, они имели ее по очереди. «Запугали… угрожали… чтобы молчала».
Ниже следовали беспомощные комментарии правоохранительных органов, а дальше — слова дочери убитого. Когда отца забивали насмерть в гостиной, Даша рисовала у себя в комнате. Ударов, криков, шума борьбы девочка не слышала — гремела музыка, которую слушал отец. Следователь по особо важным делам Точилин, кривясь, предположил, что никакой борьбы не было.
«В квартире все на местах, никаких разбитых предметов интерьера не обнаружено. Жертва была запугана до смерти и не оказала сопротивления».
По словам Даши, к ней в комнату зашел человек в странном одеянии. Капюшон скрывал его лицо. Одежды забрызганы кровью.
Появление незнакомца не вызвало у девочки никакого страха. Наоборот, он сразу ей понравился.
Девочка спросила, почему он весь в крови. Убийца ответил, что наказал плохого человека, который притворялся добрым.
«Ух ты!» ответила Даша, продолжая рисовать в альбоме. «Как в кино?»
«Да, как в кино».
«А что он сделал?»
Убийца сказал.
Девочка огорчилась. «Хорошо, что ты наказал его. Ты не сделал ему больно?»
Нет, ответил убийца. Он не очень страдал. Все произошло быстро, и совсем не больно. Как укол.
Девочка некоторое время рисовала.
«Кто это был?».
Убийца ответил: твой отец.
Девочка расплакалась, и закричала, что он ее разыгрывает, пусть уходит. Убийца пытался ее успокоить, но она закричала еще громче. Тогда он ушел.
Журналисты, как и Точилин, несколько раз уточняли: ушел? То есть вышел за дверь?
Девочка покачала головой.
«Нет. Он растаял в воздухе».
Потом она расплакалась.
«Он был хороший. Я знаю, он хороший. Только руки у него холодные».
Девочку успокоили.
«Даша, ты помнишь, как выглядел убийца?»
«Да».
«Можешь нарисовать?»
И девочка быстро нарисовала Его. У нее был дар, и рисунок вышел лучше фоторобота. Девочка ухватила характер убийцы. У всякого, кто брал рисунок в руки (а после его публикации в желтой газетенке — у всех скучающих читателей) на миг сердце сжималось от неясной тревоги. В этой тени человека, в его осанке было что-то угрожающее и в то же время беззащитное, одинокое. Холодная ярость и глубокая скорбь.
Истерия длилась ровно неделю. Журналисты отработали свои зарплаты, сорвав окровавленные простыни со всего, чему лучше оставаться в тайне. Человеческие страдания были выставлены на всеобщее обозрение и, перемоловшись в мельницах сплетен, обесцветились и утеряли смысл.
Жизнь снова потекла через людские глотки патокой скуки. Рты закрылись, глаза погасли, мысли растворились. Мелочные заботы снова выросли в чудовищных великанов. Все забылось.
Кроме одного — вечного.
На первой полосе городской газеты — аршинными буквами:
ИМЯ ЕМУ — СУДЬЯ.
Утром Павел ушел в школу. Инна вновь осталась одна.
Как только за Павлом захлопнулась дверь, в спальне загудел мобильник.
Инна застыла с пакетиком чая, который почти опустила в чашку.
Вошла в спальню. Взяла с тумбочки телефон. Дрожащим пальцем нажала кнопку.
— Да? Кто это?
— Инна? — Баринов сухо кашлянул. — Ты сейчас где?
— Где надо, — Инна села на кровать. — Чего тебе?
— У меня к тебе деловое предложение. Мы можем встретиться? Где ты сейчас? Игорь заберет тебя на машине. Инна? Куда ты пропала?
Инна молчала. Пауза длилась бесконечно, и все это время понадобилось ей, чтобы справиться со страхом. Пока она молчала, потенциальная энергия в ней превращалась в кинетическую.
Девушка сделала глубокий вдох.
— Ты про наследство?
Баринов некоторое время молчал, занимаясь тем же самым — собирал себя в кучу. Его тон стал грубее — в нем прозвучала скрытая угроза.
— Ты же все понимаешь. Ты умная девочка. Правила одинаковы для всех.
Инна встала, подошла к окну.
— Вы хотите поиметь Инну, да? Разделите дядины деньги на всех, а что потом? Будете …бать меня на столе в своем вонючем подземелье? Что вам нужно? Деньги? Дом? Машина? Акции? ЗАБИРАЙТЕ, ЗАБИРАЙТЕ ВСЕ, ВСЕ!
Инна начала всхлипывать, проклиная себя за очередной срыв. Мысли разлетались, как светлячки в темноте.
«Соберись, Инна».
— Ну зачем же так? — укорил Баринов. — Посидим, выпьем хорошего вина, все спокойно обсудим…
— Да, обсудим. С ножом у горла.
Ее прямота все-таки привела Баринова в замешательство. Инна воспользовалась паузой. В доли секунды поняла, что нужно сказать.
Всего лишь правду.
Ее тон вновь изменился. Стал игривым, мягким, покорным.
— Ой, Валера, будет тебе. Скулишь как бездомная собачонка. Неужели ты думаешь, Инна такая дура? Может, я и веду себя как дура, но это лишь игра. Я ведь актриса по жизни. Я все понимаю.
В трубке облегченный выдох. Баринов снова сделал паузу, вытирая платочком пот со лба.
— Вот и чудненько. Приезжай в «Венецию». Нужные бумаги будут у меня. Впрочем, обойдемся и без бумаг. Мы обсудим, какую долю в бизнесе ты готова отдать. А потом выпьем за отличную сделку. Да?
Инна широко улыбнулась.
— Нет, — тем же игривым тоном сказала она. И содрогнулась от наслаждения, представляя, как уголки рта Баринова опускаются, а пухлая рожа вытягивается, как у ослика Иа-Иа. — Мы ничего обсуждать не будем.
