— Лежишь? Правильно. Хорошо. Ум-ница.
Протопав от входа, встал, покачиваясь, разглядывая размытое сумраком круглое лицо с жирно наведенными глазами. Протянул руку, стягивая с плеча хитон.
— Фу. Как ты воняешь! Сколько твердил я тебе — княгиня должна омываться пять раз на день и встречая мужа — еще раз. Но разве волчицу выучишь жить в городе. А? Я кого спрашиваю? А?
— Прости меня, великий мой муж, я грязна и дикарка, — проговорила Мератос выученные слова.
— Так и есть. Поворачивайся! На колени! Быстро! Как надо просить своего господина?
— Возьми меня, мой господин, мое тело горит и просит тебя.
— Ах ты, кобылица ты п-потная. Что, чешется у тебя, да? Тебе бы только валяться и хватать ртом мужиков. Сколько у тебя было их? А?
— Многие сотни, мой господин.
— Ах, ты… — он зарычал, захлебываясь и намотав на руку светлые волосы, дернул к себе голову девочки. Ударил ладонью по щеке, толкнул на постель, снова дернул, стаскивая на пол. Беспорядочно хватая, хрипел, наваливаясь и плюясь, а в косящих от хмеля глазах плыла трезвая и злая тоска.
После недолгой возни прокричал имя жены и, захлебнувшись, оттолкнул молчащую Мератос, так что она повалилась на ложе ничком, закусывая зубами сбившееся покрывало. Сел рядом, нагнув большую голову к толстым коленям. И пошарив рукой по девичьей спине, натянул задранное к самой талии тонкое платье, закрывая обнаженные ягодицы. Сказал трезвым голосом:
— Прости старого дурака, девочка.
— Я люблю тебя, мой господин, — заученно отозвалась Мератос.
— И ладно. Утром получишь десять монет. И что еще хочешь? Сережки? Или браслет?
— Подари мне это платье, мой господин.
— Нет. Дарил уже. Так снесла на базар. Жадная, только деньги нужны. Их и дам.
Девочка зашевелилась и села, поправляя растрепанные волосы. Сказала угрюмо:
— Ты знаешь мужское, не женское. Я продала, потому что любишь княгиню, а не меня.
— Ишь… Так ты что, хочешь выкинуть все ее платья?
— Да. А ты купишь мне новых, чтоб только мои. — И помолчав, добавила, — мой господин.
Теренций захохотал, не глядя, положил руку на ее голову, растрепывая волосы, и подтолкнул:
— Хитрая… дочь лисы. Иди спать. Платье сними и оставь. Хочешь если, возьми что из старья Хаидэ. И — порви на клочки, погрызи зубами.
Дождался, когда девочка переоделась и, поклонясь, вышла, добавил впологолоса:
— Как я грызу тебя. Каждую ночь.
Мератос прошла перистиль и на цыпочках скользнула в узкий коридор, ведущий в детскую. Встала перед черными воинами, заслонившими вход.
— Следите как надо, за маленьким князем, да будет Аполлон щедр милостями к будущему герою. Его отец велел мне передать вам эти слова.
Мужчины кивнули, чуть вынимая из ножен короткие мечи. И девочка, кивнув в ответ растрепанной головой, повернулась и величественно поплыла обратно, придерживая подол яркого дешевого платья. В голове прыгали и метались мысли. Стоят. И не спят ведь. Простоят до утра, а там их сменят еще двое. Ну ладно, время есть, еще можно что-то придумать.
В просторной кухне, куда она заглянула, черный Лой вертелся на лавке, хватая за бока девушек, что чистили овощи. А те отмахиваясь, смеялись его шуткам. Увидев Мератос, испуганно смолкли. Та вошла, стреляя по сторонам злыми глазами.
— Что будет вкушать утром мой высокий хозяин Теренций?
— Пекарь испечет пироги с грудками перепелок и свежими ягодами.
Анатея, не поднимая русой головы, перебирала капустные листья в корзине.
— Хорошо. И пусть подадут ему орехов, сваренных на меду. Они возвращают истраченную мужскую силу.
В наступившем молчании повернулась и пошла, держа рукой подол. Вслед ей захихикали девушки. Мератос нагнула голову и пошла быстрее.
— Погоди, ягодка.
Выскочив из кухни, Лой схватил ее за локоть и потащил к выходу на задний двор.
— Пусти, черный. — она слабо, для виду, упиралась, но шла послушно.
Белые плиты были расчерчены красными линиями от факелов, укрепленных на стене, а в углу двора старая смоковница клонила вниз обильные ветви, и толстый корявый ствол утопал в густой темноте. Лой подтолкнул девочку в зазор между стволом и стеной, прижал, наваливаясь всем телом, и стал целовать, жадно прижимаясь к ее рту большими губами.
— Ох, соскучился я по тебе, ягодка. Что долго так? Он тебя бил?
— Пусти. Ну порвешь же платье. Пусти. Не тяни. Вот.
Прижимаясь к стволу, она задрала подол, оголяя белый гладкий живот.
— Ы-ы-ых…
Черные руки стаскивали с круглых плеч измятую цветную ткань.
— Ну. Скажи, скажи Лою, бил тебя старый козел, мучил? Вот я скоро куплю себе нож, наострю и отрежу жирному барану его мошну.
— Дурак. Не говори глупостей. Иди лучше, вот так. Сюда. Да, еще. Тихо!
— Ох… ты мне только дай пять монет завтра, на нож, а? Да-да…
— Не дам. На нож не дам. Ты дурак, Лой. Еще. Еще!
— Тогда просто подари Лою монеток. Лой утром пойдет на базар и принесет тебе цветных бусин. Из стекла. Ни у кого нету, а у тебя будут.
— Ты продуешь монеты в кости! На. Сюда, вот. Скорее.
— Тихо…
Он замер, когда через двор прошел повар, помахивая мешалкой, и вытирая потный лоб толстой рукой. И снова накинулся на девочку, целуя и кусая за ухо.
— Что, хорошо тебе с Лоем, а? После старого жирного беса, хорошо? Ну, скажи!
— Да…
— Любишь Лоя? Будешь всегда со мной? Ягодка… ожина моя, колючая дикая.
— Буду. Люблю.
Потом Лой сидел на корточках, откинув голову к стволу, пел сквозь зубы песенку и ухмылялся, а Мератос, покачиваясь на черных коленях, трогала пальцами блестящее от пота лицо, проводила вдоль густых бровей.
— Не надо бус, Лой. Сходи к травнице, что живет на краю базара. Принеси мне пучок свежей рыб-травы. Такие сиреневые цветочки на стеблях, как тонкие косточки. Только свежей, не сухой. Три монеты дам на траву.
— Мне всего две останется? Не пойду.
— Ты мой тигр. Три на траву, и еще тебе три.
— Четыре.
— Ах ты, черный змей.
— Вот такой я. Все девушки любят Лоя, а я выбрал тебя. Разве тебе плохо? Мне не нужны орехи в меду, чтоб я был в силе. И все это — тебе. А не хочешь, я возьму себе Анатею. И Калатаму тоже.
— Нет, нет, я утром принесу тебе монеты. Мне пора, Лой.
— Как пора? Еще рано. Давай еще поиграем, а? Повозимся. Расскажешь мне про старика. Ты так хорошо рассказываешь!
— Мне правда надо, тигр. И поскорее.
Она сползла с мужских колен и, поцеловав Лоя, убежала, на ходу одергивая платье. Тот, не вставая, раскинул к земле длинные руки и, усмехаясь, проводил девочку глазами.