Я проснулся в холодном поту.
Рождество мы провели в гостинице «Холидей-Инн» в Палм-Спрингз.
Место для нас не особенно много значило, но ритуал значил много. Мы все единодушно решили, что двадцать четвертого декабря идем в торговый квартал Палм-Спрингз и набираем друг другу подарки. Филипп поставил ограничение: каждому террористу только по одному подарку от каждого. Никакого фаворитизма.
В этот вечер Мэри приготовила ростбиф и картофельное пюре с подливой, и мы пили подогретое вино и смотрели видеозаписи «Как Гринч украл Рождество», и «Рождество Чарли Брауна», и «Скруджа», и «Жизнь прекрасна».
И разошлись спать с танцующими перед глазами леденцами.
На следующее утро мы открывали подарки. Я получил книги, кассеты, видеоленты, шмотки и автомат – от Филиппа.
Мэри приготовила рождественскую индейку, которую мы съели за обедом.
Я не мог отогнать мысли о прошлом Рождестве, проведенном в одиночестве моей квартиры. Здесь, с другими, было лучше, но я все еще думал о прежних рождественских праздниках, с Джейн и с родителями. Тогда я был по-настоящему и взаправду счастлив. Я только еще тогда этого не понимал, но понял теперь, и от этого мне было грустно. Не в первый раз мне хотелось, чтобы можно было повернуть часы обратно и вернуться в те дни, но так, чтобы я знал то, что знаю сейчас, и все теперь сделал бы по-другому.
Но это было невозможно, и я знал, что если буду дальше об этом думать, то расстроюсь окончательно, и я заставил себя вернуться к настоящему и будущему.
Мэри увидела, что я сижу один в углу номера, который мы заняли на празднование Рождества, и она подошла и целомудренно поцеловала меня в щеку.
– Счастливого Рождества.
Я улыбнулся ей в ответ.
– И тебе счастливого Рождества.
Я ее обнял и тоже поцеловал в щеку, взял ее протянутую руку и вернулся вместе с ней в гущу празднования, где Томми пытался учить Джимми играть в Нинтендо.
В пустынных городах бизнес не останавливается на неделю от Рождества до Нового года, и мы воспользовались случаем пошпионить за противником. Джо рассказал нам, кто были эти политиканы, и мы неделю ходили в некоторые из самых новых и дорогих зданий, исследуя берлоги наших врагов.
Нас не видел никто из охраны банков и корпоративных зданий, и мы мимо них проходили легко, выбирая двери наудачу. Некоторые были, конечно, заперты, зато другие были открыты, и за ними мы видели, как совершаются сделки, даются и берутся взятки. Мы видели, как секретарши занимаются сексом с боссами, видели, как важный руководитель, у которого на столе стояло фото жены и дочери, занимался оральным сексом с юношей.
Иногда при нашем появлении эти люди подскакивали в изумлении, ярости и ужасе. Иногда они нас совсем не замечали, и мы стояли и смотрели, как невидимки.
Но никого из тех политиканов мы ни разу там не видели. Для них эта неделя не была рабочей, и они проводили ее с семьями, и это было для них очень удачно, потому что мы ходили вооруженными и готовы были убрать первого из них, кто нам попадется.
Новый год пришелся на субботу, и мы с Филиппом позвонили накануне, в четверг к Харрингтону и назначили встречу на первое. Харрингтон не хотел, он собирался остаться в этот день дома и смотреть телевизор, но Джо заявил, что тогда вообще встречи не будет, и бизнесмену пришлось согласиться.
Джо повесил трубку.
– Он спросил, пришел ли я в чувство и согласен ли подать в отставку, – сказал он. – Я сказал, что именно об этом мы и собираемся говорить.
– Отлично, – сказал Филипп, – отлично. У нас есть целый день на стрелковую подготовку.
Всю пятницу мы провели в пустыне, стреляя по банкам.
Все мы.
Даже Тим.
* * *
В субботу мы встали рано, слишком нервничая и переживая, чтобы спать дальше. Частично из-за того, что конкретные детали того, что мы собирались сделать, все еще были для нас туманны – может, Филипп и знал, как он собирается убирать политиков, но с нами он пока этим не поделился.
Это кончилось за завтраком.
Поедая принесенные Джо булочки и под музыку к Параду Роз из телевизора, Филипп точно рассказал, кто из нас что будет делать в том, что он называл «операцией». План был простым, а в силу того, кем и чем мы были – непотопляемым.
По схеме, Джо был должен встретить Харрингтона и остальных возле кабинета в одиннадцать, а мы были перед зданием уже в девять и ждали в машинах. Первым приехал человек с сигарой – в десять. Остальные подъехали к половине одиннадцатого.
– Он не приедет, – сказал Джо без десяти одиннадцать.
– Кто? – спросил Филипп.
– Джим. Тот Незаметный, которого они хотят поставить мэром.
– А чего ты ждал? Ему тут делать нечего. Он просто марионетка.
Филипп открыл дверь, вышел из машины и жестом показал террористам в других машинах, чтобы тоже выходили. Они повылезали с пистолетами, ружьями и автоматами.
– Отлично, – сказал Филипп. – Вы знаете план. Давайте внутрь и займемся делом.
– Минутку. – Джо прокашлялся.
– Что?
– Оставьте мне Харрингтона. Он мой.
Филипп усмехнулся:
– Он твой. – Он оглядел собравшуюся группу. – Все готовы?
– Нет.
Мэри, опираясь на багажник автомобиля, трясла головой. Она приехала с нами, на заднем сиденье рядом с Джо. С ним она провела ночь.
Филипп обеспокоенно обернулся к ней.
– Что на этот раз?
Она была бледна.
– Я... я не могу. Не могу я этого.
– Фигня! – ответил Филипп.
– Нет. Не могу.
Казалось, ее сейчас вырвет.
– Ты же была с нами в Фэмилиленде...
– Не могу – и все, неужели не ясно?
Филипп посмотрел на нее и кивнул:
– Ясно. – Он вздохнул. – Подожди возле машин.
Она слабо улыбнулась:
– Хочешь, я поведу машину отхода?
Он еще раз на нее посмотрел и слегка улыбнулся:
– Если справишься.
– Есть, босс.
Он снова оглядел группу.
– Кто еще хочет откланяться? – Его взгляд остановился на мне, перешел на Тима, на Джеймса. – Ладно, ребята. Вперед.
Мы вошли в здание. Дон и Билл заняли южную лестницу, Томми и Тим – северную. Пол и Джон остались в вестибюле перед лифтами. Остальные поехали наверх.
Я крепко стискивал автомат и глядел на возрастающие цифры на панели лифта. Руки вспотели и скользили по металлу оружия.
Как я в это вляпался? Как это случилось? Я животом чуял, что делаю то, что надо сделать – мне это казалось правильным, – но в то же самое время я не мог избавиться от мысли, что это как-то не так. Я не должен былчувствовать себя правым, я не должен был хотеть убивать этих людей.
Но ведь хотел.
Я стал думать о том, почему я и другие – средние, ординарные. Неужели средние, ординарные люди хотят ходить и убивать?
