— Да-а, — протянул Шендерович.
— Миша, — осторожно напомнил Гиви, — не обольщайся.
Шендерович, не глядя, отмахнулся.
— Спроси, где она растянула свои сети, эта паучиха, — каркнул Дубан из-за спины Шендеровича.
— Где ты встречаешься с ней, о, Масрур влюбленный? Прилетает ли она по ночам на твое ложе? Или как?
На блаженном лице Масрура отобразилось беспокойство.
— Не скажу, — заупрямился он, — Ты сам ее хочешь, о, великий!
— Скажешь! — проскрежетал Дубан.
— Что до твоего суккуба, о, Масрур подозрительный, то не больно-то и хотелось, — успокаивающе проговорил Шендерович, — ибо у меня наложниц без числа и все недурны собою и искусны в любовных утехах, в чем я уже сумел убедиться. Беспокоит же меня исключительно твое состояние, ибо ослабел ты на любовном ложе, тогда как вскорости понадобишься ты мне бодрым и здоровым. Ладно, давай по порядку, ибо сей допрос, вижу я, следует проводить аккуратно и умеючи. Как ты встретился с ней, о, Масрур упрямый?
Масрур вновь блаженно улыбнулся своим воспоминаниям.
— Возвращался я из хаммама, — поведал он, — от банщиков и банщиц, от цирюльника и костоправа, от сладостей и шербета со льдом, чистый, благоухающий и ублаготворенный, однако ж, проходя мимо заброшенной башни, что на краю базара, почуял я, как некая неодолимая сила влечет меня, и вот, полный любовного томления…
— А! — заметил Дубан как бы про себя, — знаю я эту башню! Дозорной башней некогда была она, однако ж, от сиих подземных толчков накренилась у основания и с той поры стоит пустая, ибо предшественник Масрура Доблестного вывел оттуда своих воинов, дабы не пострадали они при следующем толчке…
— Именно так все и было, — подтвердил Масрур, — и вот, проходя мимо, услышал я как бы безгласный зов, неодолимый и сладостный, и ноги сами привели меня на верхушку башни, и там ждала меня она, распахнув объятия. И погрузились мы в пучину любовных утех, и мир улетел для меня, и провели мы вечер и ночь в наслаждениях, описать которые я не способен, да и не к лицу это мужу, ибо дело это сугубо личное и тайное…
— Ага! — с интересом проговорил Шендерович.
— Тьфу! — вновь прокомментировал Дубан, — в сей хаммам ходят достойные мужи, воины его посещают, ежели суккуб этот мерзкий и их начнет завлекать, опутывая сетью сладострастия…
— Спроси его, давно он так? — Гиви с не меньшим интересом приподнялся на цыпочки и тоже выглянул из-за широкой спины Шендерович.
— Давно ты так, о, Масрур? — прогремел Шендерович.
— Недавно, — с явным сожалением отозвался Масрур, — три ночи тому впервые познал я ни с чем не сравнимое наслаждение…
— Интересно, интересно, — проговорил Шендерович тоном приглашенного профессора.
Дубан вздохнул и потер руки.
— Ну, так, все ясно, — заключил он, — сейчас погружу я его в целительный сон, дабы восстановил он свои силы, а назавтра пусть поест меду с гранатовыми зернами, и, ежели сей суккуб не станет боле отравлять его своим похотливым ядом, то, пожалуй, и придет он в себя, ибо вовремя мы заметили сию болезнь его…
Звездозаконник выступил вперед и вновь прянул раскрытыми ладонями, на сей раз от себя, отчего Масрур покорно улегся на ложе.
— Усни, о, Масрур, — повелительно произнес он, — и спи, покуда не пробужу тебя поутру исцеленным!
Он обернулся к Шендеровичу.
— Впрочем, тебе я скажу, о, повелитель, ежели не истребишь ты сего суккуба, так оно и будет продолжаться, пока не иссохнет вконец Масрур несчастный, да еще, подозреваю, вкупе с некоторыми другими видными жителями города Ирама — и старшина купцов, и кади, и вали, и сотники, и тысячники — все посещают сей хамам, а на обратном пути идут через базарную площадь мимо убежища сией твари.
— Сказано — займусь, значит — займусь, — холодно сказал Шендерович.
— Чем скорее, — вздохнул Дубан, — тем лучше. И, кстати, — понизил он голос, — настоятельно рекомендую тебе, о, повелитель, отправиться туда в одиночестве, как сие не опасно, ибо не ведомо мне пока, кого еще из жителей Ирама оплел суккуб своей сетью!
— Вот возьму везиря своего, и пойдем, — покладисто согласился Шендерович, — он не местный, ему ничего.
Гиви внутренне усомнился. Он ощущал сильный душевный трепет и замирание сердца, поскольку рассказ Масрура его растревожил. Какой однако привлекательный этот суккуб!
Он тихонько вздохнул.
— Должен предупредить тебя, о повелитель, — все так же тихо, но внушительно проговорил Дубан, — что сия тварь опасна не только на ложе, но и на поле брани, ибо ей, как и всякому существу, наделенному хоть и малым, но разумом, присуща тяга к самозащите, однако в данном случае сия самозащита осуществляется руками обольщенных мужей. А посему, потребно брать гадину врасплох — и быстро!
— Сказано же пойдем, — отрезал Шендерович, — чего тянуть? Ночью и сходим! Верно, Гиви? Э… мой мудрый везирь?
— Ну… — неохотно протянул Гиви, которому в глубине души было жаль суккуба, — — надо так надо…
— Ты прав, о, повелитель! Сегодня, когда все жители Ирама проведут ночь в празднествах по случаю твоего восхождения на престол, сия нечисть не станет ожидать нападения! Весьма разумно вы намереваетесь осуществить сие предприятие.
— Мы намереваемся! Ты, о, Дубан, идешь с нами. Ибо у тебя есть опыт обращения с этими тварями!
— На голове и на глазах, повелитель, — покорно произнес Дубан, — тем не менее, вынужден предупредить тебя, что мои знания о природе суккубов носят чисто умозрительный характер, ибо давно оставил я утехи подобного рода. Да и суккубы на моей памяти Ирам не посещали. Странно, однако же, что он появился незадолго до вашего прибытия! Кстати, государь, не твое ли это?
Он извлек из просторного балахона увесистый сверток.
Шендерович осторожно развернул шелковый платок с бахромой.
— Где ты это взял?
— Люди Шарр-ат-Тарика взяли вас, мы же взяли людей Шарр-ат-Тарика. И было это среди общей добычи, однако ж, хранитель замков и ключей благоразумно решил показать сие мне, мне же сие показалось весьма интересным. Так это не твое?
Гиви вытянул шею. В руках у Шендеровича лежал знакомый мешок с атрибутами. Фомка, фонарик и стеклорез, похоже, были в целости и сохранности.
— О, да, — согласился Шендерович, — тайные знаки власти. Весьма удачно, что они нашлись, о, Дубан! Испробуем их действие в башне. У тебя все?
— На настоящее время, да, — согласился Дубан, — поскольку «все» на все последующие времена означает на деле «конец всему».
— А, — отмахнулся Шендерович, — диалектика.
— Ты разумеешь под диалектикой?… — осторожно поинтересовался Дубан.
