Бескрайнее море плескалось в его саду, телесно-белое море. Цветы сгинули в его волнах, а те уже подкатывали к крыльцу, и земля раздавалась, выпуская новые и новые ростки, которые увеличивались на глазах, сжимались в кулаки и сучили пальцами. Они хватали друга за запястья, раздирали ногтями ладони. Они приветствовали Христофа, как люд привечает бургомистра на ярмарке, и так же жаждали веселья и праздника.
Но садовник побежал — прочь, туда, где в сарайчике стояла коса. Он почти чувствовал её в руках, видел, как сверкает на солнце наточенное лезвие, как рассекает она воздух и мясо.
Его схватили за ногу. Он вырвался и побежал дальше, но через несколько футов было уже не пройти: море подступало. Старик рванулся влево, вправо — окружён. Он бросился напролом, к воротам, сокрушая сапогами тонкие кости. Ноги несли его, пока могли…
Он упал у самых ворот. Плоть Христофа растаскивали по клочку, но до последнего издыхания он смотрел за решётку. Там, выступая из полуденной тени, приникло к прутьям перекошенное лицо доброго почтмейстера, который пришёл извиниться.
* * *
…Вот уже и лес близко.
Загорится в чаще костёр, отгоняя чьи-то тени. Будут прыгать в волосы весёлые искры — успевай отгонять! Сколько тьмы будет — а отступит она, отхлынет, когда встанет на пути её огненный цветок…
Это будет, будет. Но отец и дочь не распрощались ещё с солнцем, заходящим солнцем лета. Они идут рука об руку, под сонное шуршание листвы.
У крестьянина восемь детей, и всех прокормить он не может. Бог видит, младшенькая умишком прочих не хуже. Но хворая она и недолго протянет… Недолго — видит Бог, видит Бог…
— Стой, — говорит отец. Нелегко ему вынести этот зелёный взгляд. Нет, неоткуда ей знать, это отблески дня играют на её щеках.
— Погляди-ка вон туда, — говорит он. Через мгновение он ударит, и не будет больше в мире таких огромных глаз.
А она смотрит на запад, и снова видит красный мяч, и тянет к нему ручонку — не зная, что до солнца не дотянуться человеку никогда.
Карта памяти заполнена
(Елена Щетинина)
«Карта памяти заполнена» – замигало на экране фотоаппарата. Я лениво зевнул, топнул ногой, разогнав усиленно позирующих в ожидании подачки голубей, - и начал возиться с заменой карточки.
Через минуту я уже снова крутил головой в поисках подходящей модели для съемки. Парк был мной исхожен и исщелкан вдоль и поперек, птицы не вызывали у меня приступов умиления – а местные жители уже давно набили оскомину своей удивительной похожестью друг на друга.
Это был маленький городок, один из тех, что возникали в Казахстане на месте старых военных баз, которые, в свою очередь, дислоцировались на месте еще более старых поселений.
Я приехал сюда на каникулы к родственникам и не намеревался задерживаться надолго. Нет, природа тут была красивая, не буду врать. И сам городок уютный. И люди не противные. Но было тут невыразимо скучно, затхло и, как выражается моя племянница, – «паутинно».
Вдруг вдалеке между деревьями мелькнула тонкая фигура.
Я навел видоискатель, приблизил. О, кто-то новенький! Симпатичная молодая женщина, не видал раньше ее здесь. На лице, в районе носа что-то поблескивало – видимо, пирсинг. Странно, никогда не видел здесь девушек с пирсингом.
Я щелкнул.
Посмотрел на экран фотоаппарата. Да, далековато, конечно, но вроде неплохо. Потом увеличу, посмотрю, как получилось.
Перевел взгляд обратно на рощу. Девушки не было. Жаль, было бы неплохо познакомиться…
Вдруг фотоаппарат сильно тряхнуло. От неожиданности – в голове даже мелькнуло, что держу что-то живое – я разжал руки. Пластиковый карабин шейного ремешка не выдержал резкого рывка, с омерзительным треском лопнул, и фотоаппарат упал в пыль.
Я чертыхнулся - несколько месяцев копил на эту фотокамеру со всех своих случайных заработков – и мне бы не хотелось потом бегать по местным сервисам, один из которых и так уже который день кормил меня завтраками.
Я подобрал аппарат, осторожно протер корпус футболкой и от греха подальше направился домой.
* * *
Зайдя в квартиру, я привычным движением бросил ключи на мягкий пуфик, стоявший у двери, и пробежал в комнату. Все то время, пока я шел домой, мне казалось, что в фотоаппарате что-то дребезжит – и я боялся, что это признак выбитых деталей или сорванных креплений.
Достал старую, помутневшую лупу – и просмотрел каждый миллиметр корпуса. Нет, ничего особенного. Поднес к уху, потряс – да нет, тут тоже вроде все нормально. Никакого шума сверх обычного.
Ладно, сейчас разберемся.
Я прошел в коридор, поймал в видоискатель коврик и пуфик, щелкнул.
Вроде все нормально.
Встал на пороге комнаты, сфотографировал шкаф.
Тоже все нормально.
Подошел к аквариуму с рыбкой, стоящему на столе, взял крупный план.
И тут ничего особенного.
Хм.
Я сделал еще около десятка фотографий разной степени резкости – и не обнаружил ничего хотя бы сколько-нибудь странного.
Затем сфотографировал телефон – старый, еще с диском – и набрал номер.
– Когда будет готов ноутбук?
Парень на том конце провода долго мялся, из чего я понял, что они еще даже и не приступали к моему заказу, а потом обреченно пробубнил:
– Думаю, что через неделю.
Я плюнул и бросил трубку.
Затем вернулся в комнату, еще раз включил аппарат и посмотрел отснятое. Ну ладно, эти я удалять пока не буду. Когда мне вернут ноутбук – если вернут! – сравню с теми, что были до падения. Мало ли что.
Что-то гулко ухнуло в коридоре.
– Сашка? – крикнул я.
Племянница уже неделю гостила у меня, пока ее родители укатили в научную командировку в какой-то из соседних аулов. Не могу сказать, чтобы меня это особо напрягало – главное, чтобы ее не напрягал я. Она была обычной восьмилетней девчуркой, лишь в меру признающей авторитеты дяди, который старше ее всего лишь на полтора десятка лет.
Ответа не было.
Я вышел в коридор.
Один из старых рыбацких сапог, стоявших около пуфика, был опрокинут. «Как же это я должен был об него запнуться, чтобы уронить?» – мелькнуло у меня в голове.
Я поднял сапог и аккуратно прислонил его к стене.
В двери заскреблись ключом.
– Саш, я открою, – крикнул я.
* * *
Племянница была поглощена дневными впечатлениями и уплетала за обе щеки вермишель.
– ДядьПаш, а собачке можно положить? – внезапно спросила она.
– Какой собачке? – не сразу поднял голову я, занятый сковыриванием липких вермишелин с краев тарелки.
