На этот раз это была дверца шкафа.
Она медленно, словно с опаской, открывалась.
Ну конечно, на этот раз Сашка уже была ни при чем. Рассохшееся дерево – вот и все.
Дверца открылась до конца и моему взгляду предстала куча книг, наваленных в хаотичном беспорядке. Я не страдаю особым чистоплюйством, но напоминание об этом меня не радует.
Поэтому я встал и прикрыл ее.
Не успел я сесть за стол, как она снова открылась.
Я снова встал и прикрыл ее.
Она открылась снова.
Я припер ее стулом.
Вернулся за стол.
Не успел я включить аппарат, как стул с грохотом упал.
Дверца медленно открывалась.
А потом так же медленно стала закрываться.
Я сглотнул.
Мне стало жутко.
И чтобы отвлечься, перевел взгляд на экран фотоаппарата.
И почувствовал, как мои ноги похолодели.
Там, на экране фотоаппарата, в той комнате, что здесь была – исключая меня – абсолютно пуста, стояла женщина.
Стояла и открывала и закрывала дверцу шкафа.
И в такт этому так же открывалась и закрывалась дверца в моей комнате.
А потом женщина оглянулась.
Да-да, оглянулась – на меня, на меня, наблюдающего за ней на экране. Словно тот на самом деле был окном, через которое она могла меня увидеть.
У меня онемели щеки, похолодел кончик носа, а в спину словно вбили кол – и пальцы, пальцы вцепились в фотоаппарат так, словно без этого я бы упал.
И ни одной мысли не осталось в моей голове.
Я просто сидел и смотрел, как она приближается.
Она.
Красивая – безумно красивая – женщина.
Та самая, которую я тогда сфотографировал первым кадром на этой карточке.
И что-то поблескивало у нее на лице.
Только это был не пирсинг.
Нет, ни в коем пирсинг.
Просто потому что тут не делают пирсинг.
На металлических носах не делают пирсинги.
Она подошла совсем близко – так, что лицо заполнило практически весь экран.
А потом подняла руку и поскребла ногтями.
С той стороны.
Нет, не ногтями.
Человеческие ногти не бывают такими длинными.
И металлическими.
А потом размахнулась.
И ударила с той стороны по стеклу экрана.
Фотоаппарат выдернуло у меня из рук и отшвырнуло к стене.
* * *
Я сидел в одном конце комнаты и сжимал в руках тесак для мяса – самое опасное, что смог найти. Фотоаппарат лежал в другом конце – накрытый ведром.
Я пытался найти объяснения произошедшему и не мог. А может быть, боялся их найти.
На столе началось какое-то движение.
Я осторожно перевел взгляд.
Рыбка в аквариуме судорожно дергалась.
А потом перевернулась на спину и из ее распоротого брюшка потянулись тонкие темные ниточки внутренностей.
* * *
В коридоре что-то зашуршало.
Я сжал тесак и повернулся лицом к двери.
В замке провернулся ключ.
Я перехватил тесак поудобнее и поднял его.
– Дядя Паша? – раздался тонкий девичий голос.
Я спрятал тесак за спину и вышел в коридор.
Сашка стояла на пороге и задумчиво глядела на пол.
– Дядя Паша, а зачем ты коврик передвинул?
Резиновый коврик, который по старой привычке постоянно прикрывался газетой, был сдвинут на полметра. И газета была разорвана. На длинные полосы.
– Запнулся, – внезапно охрипшим голосом сказал я. – Я запнулся, Саш.
Она внимательно посмотрела на меня, подтянула коврик на место и стала разуваться.
– В темноте шел и запнулся, – зачем-то пояснил я, думая о том, как бы вернуться в кухню так, чтобы девочка не заметила тесак за спиной. Это было бы мне объяснить гораздо сложнее.
– Да ладно, бывает, – она пожала плечами и скинула сандалию.
– Саш, – как бы невзначай сказал я, осторожно пятясь назад и делая вид, что изучаю направление трещин в потолке. – Саш, скажи… а ничего в последнее время странного не случалось?
– Чего именно – странного? – скинула она вторую сандалию.
– Ну я не знаю… что-нибудь открывалось, когда ты это не трогала, или же…
Сашка непонимающе смотрела на меня. Ах, ну да, собственно, чего это я. Ребенка, у которого живет воображаемая собака, сложно удивить открывающимися шкафами.
* * *
В соседней комнате бубнил телевизор, а я сидел за столом и крутил в руках выключенный фотоаппарат.
Всему должно быть свое объяснение, да. Ну и как оно там, бритва Оккама, что ли. Не нужно плодить сущности сверх имеющихся, как-то так. Половина всего происходящего – у нас в головах. Вот взять, например, ту же Сашкину воображаемую собаку. Племянница хочет думать, что та существует – и та существует. В ее голове, разумеется. Но при этом довольно успешно.
Может быть, мне хочется думать, что что-то происходит – и вот оно происходит. Хотя нет, как можно хотеть, чтобы такое происходило… Скорее всего, тут чуть иное – я просто себя убедил, что такое может происходить. А всему есть рациональное объяснение. Лицо в окне? Ну так почему бы и в самом деле не полиэтиленовый пакет? Следы на подоконнике? Голуби вытоптали. Дверцы шкафа? Сквозняк. Туда же, к сквозняку, приплюсуем и сдвинутый коврик. Пуфик? Ну может я сам запнулся и не заметил, или же та же Сашка. Рыбка? Обожралась, лопнула и сдохла. Все! Вот так!
Я удовлетворенно откинулся в кресле.
А то, что я увидел на экране фотоаппарата – всего лишь игра света и тени. Плюс мои взвинченные нервы. Вот так все просто.
Спасибо, доктор. Не за что, пациент.
И тут в дверь поскреблись.
Не позвонили, не постучали, а именно поскреблись – явственно и отчетливо.
Доктор позорно сбежал и остался лишь насмерть перепуганный пациент.
Мне почему-то невероятно захотелось крикнуть Сашке, чтобы та открыла дверь – но я тут же отдернул себя – как так можно думать вообще, сваливать опасность на ребенка.
В дверь снова поскреблись.
Может быть, сделать вид, что я ничего не слышу? Или что вообще дома никого нет? Ну вот нет и все! А на нет – и суда нет!
И тут в дверь постучались. Сильно, отчетливо – и это был не характерный глухой звук кулака, а словно кто-то орудовал увесистой деревянной колотушкой.
Я затаил дыхание. Нас нет дома. Нас нет дома. Нас нет дома, нет дома, нет дома, нет дома, нетдома, нетдома, нетдома, нетдоманетдоманетдома…
– ДядьПаш! Кто-то пришел! – звонко закричала Сашка из комнаты.
Я вздохнул. Ну да, все верно. Акселерат-акселератом, а правило «не открывай дверь незнакомцам» работает для всех.
Стук раздался еще отчетливее.
Ну разумеется, человек за дверью услышал сашкин крик. Смысл уже притворяться.
