В приложении к самой миссис Радклиф указанная критика основана, по сути, на стремлении умалить заслуги превосходной писательницы; с этой целью критики доказывают, что она не владеет в совершенстве жанром, полностью отличным от того, который она для себя избрала. Вопрос не в том, обладают ли романы миссис Радклиф достоинствами, которые не только не соответствуют, но даже противоречат задуманному ею плану, а также не в том, сопоставим ли тот разряд художественной прозы, в котором подвизалась писательница, по своему значению с теми жанрами, ведущие роли в которых давно заняты великими старыми мастерами. На самом деле требуется выяснить только одно: если считать изобретенный миссис Радклиф вид романа вполне обособленным жанром, то обладает ли этот вид достоинствами, способен ли доставить удовольствие читателю. При таком допущении сетовать на отсутствие достоинств, чуждых стилю и замыслу книги и принадлежащих к иному жанру, столь же бессмысленно, как сожалеть, что на персиковом дереве не растет виноград или что виноградная лоза не родит персиков. Чтобы излечиться от этой несправедливой и недостойной критической системы, достаточно, вероятно, вглядеться в лицо природы. Тогда мы будем знать, что все звезды сияют по-разному и на лике природы их бессчетное множество; что кустарников и цветов существуют тысячи, и каждый вид не только отличен от других, но тем более восхищает нас, что является частью многообразия; такая же пестрота царит и на литературных лугах, и о музе художественной прозы можно сказать то же, что и о ее сестрах:
Mille habet ornatus, mille decenter habet.[5]
К вящему стыду упомянутых не знающих меры критиков можно добавить: для удовлетворения бесконечно разнообразных читательских вкусов должны существовать различные жанры литературы, и если бы пришлось выбрать из них тот жанр, который привлекателен для образованных и невежественных, серьезных и веселых, для джентльмена и для шута, то таким жанром, вероятно, окажется именно тот вид романа, который эти суровые критики стараются принизить. Многие люди чересчур непоседливы, чтобы получать удовольствие от превосходно изображенной, но сильно затянутой игры страстей у Ричардсона, иным тугодумам недоступны шутки Лесажа, мрачным натурам чужды естественность и живость Филдинга, — и, однако же, всех их трудно оторвать от «Лесного романа» или «Удольфских тайн». Причина в том, что любопытство, подспудная любовь к таинственному, а также крупица суеверия гнездятся во многих умах и распространены среди обыкновенных людей куда больше, чем подлинный вкус к комическому или истинное чувство трагического. Неизвестный автор «Путей литературы», похваляющийся тем, что он по отношению к обычным повестям ужасов
бесстрашен, словно истый бритт,
Его скелетов пляска не страшит,[6]
признает тем не менее искусство миссис Радклиф подлинным и отдает должное ее мастерству. О некоторых других романистках он отзывается пренебрежительно.
«Правда, все они изобретательные дамы, но слишком часто они в романах хнычут или резвятся, так что у наших девиц от невероятных приключений головы идут кругом, а временами приобретают предосудительную наклонность к демократии. Не такова могущественная волшебница «Удольфских тайн», которую в своих потаенных гротах, меж бледных гробниц готических суеверий, в сумрачной атмосфере волшебства вскормили флорентийские музы; поэтесса, которую Ариосто с восторгом признал бы
La nudrita
Damigella Trivulzia AL SACRO SPECO.[7] — O.F. c. XLVI».
Это весьма лестное высказывание стало известно миссис Радклиф много позже, когда сатира давно уже была опубликована. Комплимент тем более ценен, что автор обычно проявлял строгость в суждениях, а кроме того, превосходно знал нравы и язык Италии, где разворачивается действие романов Радклиф.
Далее нужно заметить, что те же критики, которые насмехались над неестественностью и неправдоподобием романов писательницы, склонны были также умалять ее дар, ссылаясь на то, что перед ней стояла легкая задача. Искусство или талант, говорят они, здесь не нужны, поскольку все высокохудожественные, искусные описания, принадлежащие перу миссис Радклиф, возбуждают в конечном итоге того же рода — и даже менее сильные — интерес и чувства, что и обычные деревенские легенды о привидениях. Однако это критическое суждение обосновано не лучше, чем предыдущее. Да, чтобы возникли чувства напряженного ожидания и страха, характерные для ее романов, достаточно просто коснуться соответствующих пружин, которые, однако, при повторном использовании быстро изнашиваются и теряют силу. Вскоре читатели, подобно Макбету, пресыщаются ужасами и становятся безразличными даже к самым острым stimuli.[8] Величие и мощь таланта миссис Радклиф проявляются, следовательно, в том, что она способна заставить читателя три раза подряд с неослабным аппетитом приниматься за один и тот же пир, в то время как ее многочисленные подражатели с их бесконечными старыми замками, и лесами, и «antres dire»[9] безуспешно пытались привлечь внимание публики — пока не издал своего «Монаха» мистер Льюис (через несколько лет после того, как миссис Радклиф оставила перо).
Отбирая для своих прославленных романов материалы и выразительные средства, писательница никогда не упускала из виду главной цели: поразить читателя намеком на грозящую опасность, преступную тайну, потусторонние явления — словом, на некие ужасы в соединении с чудесами. С этой целью обстановка в ее романах обычно столь же мрачна, сколь и сюжет, а персонажи таковы, что от их хмурого взгляда мрак еще более сгущается. Миссис Радклиф почти везде (исключением была только ее первая книга) выбирала в качестве места действия юг Европы, где, как принято считать, человеческие страсти расцветают под щедрыми лучами солнца так же пышно, как местные сорные травы; там несть числа античным руинам, а также более монументальным развалинам времен Средневековья, там по-прежнему царят над душами ханжей и рабов феодальная тирания и католические суеверия, там надменным феодалам и еще более чванливым священникам дана власть, какая обычно не может не развратить сердце и не помутить разум. Умелый выбор обстановки придает правдоподобие событиям романа, которые на английской почве казались бы чересчур большим насилием над истиной. Но все же, даже со скидкой на чужие обычаи и нравы, нескончаемая череда напастей, которые обрушиваются на героиню, поражает нас своей неестественностью. Героиня постоянно борется с враждебными происками, которые увлекают и захлестывают ее, как бурный поток; если и попадаются в повествовании более радостные картины, то они даны для контраста, а отнюдь не с целью внести приятную перемену в печальный и мрачный ход событий.
