Можно отметить как заслугу миссис Радклиф, что ее объяснения тайн вполне правдоподобны. Случалось немало окрашенных романтикой загадочных происшествий, которые, как обнаруживалось впоследствии, были плодом обмана или заговора. Таковы были обманы суеверия во все века, таковыми не гнушались в Средневековье члены Тайного трибунала, а позднее — розенкрейцеры и иллюминаты (на их хитростях основан сюжет замечательного романа Шиллера «Духовидец»). Однако миссис Радклиф к подобным искусственным приемам не прибегала. Нередко она заставляла героиню умирать от ужаса, а читателя — от любопытства из-за происшествий, как потом оказывалось, вполне обыденных и пустячных; и тут мы не склонны восхищаться ее искусством. Чуть слышные шаги за шпалерой способны, разумеется, в некоторых случаях и при определенном нервном напряжении немало повлиять на фантазию, но если затем обнаруживается, что это всего лишь пробежала кошка, то наступает разочарование и жертва его злится на свои органы чувств за обман и на разум за податливость.[12] Мы опасаемся, что то же ощущение обманутых надежд и досады испытывает большинство читателей, когда впервые узнает, что тайна черного покрывала и восковой фигуры — тайна, разгадки которой они на протяжении многих глав ждали, но не получали, поскольку она якобы чересчур ужасна, — разрешена столь неудовлетворительным образом.
Автора, который держит читателя в напряжении, а затем неубедительной концовкой не оправдывает его надежд, постигает одна неприятность: после первого прочтения читательский интерес иссякает полностью и при втором уже не возрождается, поскольку был основан лишь на сильнейшем любопытстве. Напротив, сюжет, удачно запутанный и снабженный остроумной развязкой, доставляет удовольствие и при многократном чтении: любопытство уже исчерпано, но роман интересен, поскольку дает пищу уму; восхищаясь искусством сочинителя, читатель следит за множеством мелочей, угрожающих героям катастрофой, возможности которой он в первый раз из-за спешки не заметил. Однако если под сильные ощущения подведено шаткое основание, читатель чувствует, что его обвели вокруг пальца; он подобен ребенку, который слишком близко увидел сцену театра — картонные кулисы, канаты, блоки — и навсегда утратил иллюзии, возникшие вначале, когда он смотрел на сцену под нужным углом. Таковы трудности и дилеммы, стоящие на пути писателя: публика ждет от него интересного, захватывающего повествования, но в то же время ему не дозволяется при объяснении своих чудес ни ссылаться на будничные причины, слишком банальные, ни прибегать к сверхъестественному вмешательству, слишком неправдоподобному. Не приходится удивляться, что, будучи ограниченной такими тесными рамками, миссис Радклиф, большая мастерица возбуждать любопытство, не всегда находила удачные способы его удовлетворять.
Лучшим и наиболее прославленным образчиком ее искусства является таинственное исчезновение Людовико, после того как он взялся провести ночь в покоях, где являются призраки. Оставшись один, он, чтобы развлечься, просматривает превосходную историю о привидениях, что подготавливает ум читателя к неведомой грозной опасности; на этом сцена завершается. Нельзя отрицать, что объяснение загадочного происшествия настолько правдоподобно, насколько требуется в романе, и само по себе вполне удовлетворительно. Это наиболее удачный образчик изощренной изобретательности рассказчицы, в то время как эпизоды с черным покрывалом и восковой фигурой являются примером того, как миссис Радклиф не оправдывает ожиданий читателя и оставляет его полностью разочарованным. С другой стороны, в красивом и выразительном отрывке, где описывается, как маркиза на хорах церкви Сан Николо замышляет вместе со свирепым Скедони убийство Эллены, искусство автора, в соответствии с классическим правилом, присутствует, но в скрытом виде.
«— Постарайтесь избежать ненужного насилия, — добавила маркиза, мгновенно оценив смысл его движения, — но пусть смерть настигнет ее как можно скорее! За преступлением должна следовать кара.
Произнося это, маркиза случайно бросила взгляд поверх исповедальни, и оттуда, выписанные черными буквами, воззвали к ней страшные слова: „Господь слышит тебя!“ Пораженная этим ужасным предупреждением, маркиза переменилась в лице. Скедони был чересчур поглощен собственными мыслями, чтобы заметить — или понять — ее молчание. Вскоре маркиза овладела собой и, вспомнив, что поразившую ее надпись можно обнаружить чуть ли не над каждой исповедальней, предпочла закрыть глаза на заключенное в ней предостережение. Прошло все же некоторое время, прежде чем она смогла возобновить разговор.
— Когда речь шла о выборе удобного места, вы упомянули…
— Да, да, — пробормотал исповедник по-прежнему в раздумье, — в одной из комнат этого дома…
— Что там за шум? — прервала его маркиза. Оба насторожились. Вновь послышались очень низкие, жалобно-рокочущие звуки органа и тут же опять смолкли.
— Что это за скорбная музыка? — спросила маркиза прерывающимся голосом. — Она исполнена робкой рукой! А ведь вечерня давно уже завершилась!
— Дочь моя! — упрекнул ее Скедони не без оттенка суровости в голосе. — Вы говорили, что обладаете мужской неустрашимостью, но я — увы! — убеждаюсь, что у вас женское сердце.
— Простите, отец мой! Я сама не знаю, отчего на меня нашло такое волнение, но мне под силу его побороть. Вы упомянули комнату…
— В которой имеется потайная дверца, устроенная еще в незапамятные времена…
— С какой целью? — робко осведомилась маркиза.
— Прошу прощения, любезная дочь, с нас довольно того, что дверь наличествует и она весьма пригодна для наших целей. Через эту дверцу ночью, когда та, о ком мы говорим, будет спать…
— Я поняла вас. Не сомневаюсь, что у вас имеются свои резоны, но объясните мне, зачем понадобилась потайная дверь в затерянном в глуши обиталище отшельника?
— Потайной ход ведет к морю, — продолжал Скедони, не отвечая на вопрос. — Там, на берегу, под покровом тьмы, исчезнет в волнах, не оставив следа…
— Чу! Опять те же звуки!
На хорах вновь раздался слабый вздох органа. Еще через мгновение послышался тихий напев хора, сопровождавшийся нараставшим колокольным звоном, необычайно печальным и торжественным.
— Кто умер? — спросила маркиза тревожно. — Ведь это реквием!
— Да почиет в мире! — воскликнул инок, осеняя себя крестом. — Да обретет покой душа усопшего!
— Вслушайтесь в пение, — сказала маркиза дрожащим голосом, — это первый реквием; душа едва успела отлететь!
