Наверное, я пел об этом. Только об этом:
Налево — направо — прямо.
Ты в Лабиринте.
Налево — направо — прямо.
Налево — направо — прямо.
Никто тебе не подскажет,
Какие двери правильные,
Мой заблудившийся ребенок.
Налево — направо — прямо.
Налево — направо — прямо.
Безумие заперло тебя
И исказило твой цельный мир,
Зародившись в твоей голове.
Беги, детка, беги так быстро, как можешь.
Налево — направо — прямо.
Налево — направо — прямо.
Ты в Лабиринте.[9]
Последнюю строфу мы вопили в полный голос, стараясь перекричать друг друга, наслаждаясь острым чувством свободы и раскованности. Обманчивой свободы.
Музыка оборвалась, мы застыли, тяжело дыша и глядя друг на друга с восторгом, на секунду почувствовав единство своей внутренней сути. Но краткое мгновение близости и полного взаимопонимания оборвалось.
Мы увидели ее одновременно. Невысокую женщину в траурной одежде густого фиолетового цвета. Она замерла в дверях и смотрела на нас, все еще стоящих на столе, с легким смущением.
— Добрый вечер… Извините, если помешала…
Хэл пригладила растрепавшиеся волосы, я застегнул пуговицы на рубашке. И мы одновременно спустились на пол.
— Добрый вечер. Проходите, пожалуйста.
Незнакомка была немолода, элегантна, сдержанна. Золотистые волосы с ручейками седины уложены в строгую прическу тугим узлом на затылке.
— Мой муж очень болен… Врачи говорят, что нет никакой надежды, ему осталось не больше двух месяцев жизни.
Она замолчала, достала из сумочки фиолетовый платок такого же оттенка, только на тон светлее.
— Вы хотите, чтобы я попытался спасти его?
— Да, — ответила женщина, — но не в том смысле… Я была у нескольких целителей, они подтвердили заключение врачей. Ему уже ничего не поможет. Он устал от беспомощности, лекарств, ложных обещаний. Я хочу, чтобы вы прекратили его мучения.
— То есть вы хотите, чтобы я убил его?
Она посмотрела мне прямо в глаза.
— Во сне. Подарите ему прекрасный, сказочный сон, после которого он уже не проснется. Уйдет счастливым, сильным, спокойным…
Как долго я сдерживался от этого. И вот теперь ко мне приходят и просят совершить убийство под видом милосердного поступка. Нереальное искушение.
— Ну, — задумчиво произнесла Хэл, — наверное, мы могли бы…
— Нет, — ответил я твердо. — Мы не можем вам помочь.
Веки ее красивых глаз покраснели.
— Если дело в деньгах…
— Нет, — повторил я. — Дело не в деньгах. Мы не убиваем людей.
Женщина хотела возразить, была готова начать спорить и настаивать на благородстве подобного поступка.
— Обратитесь в центр сновидений Полиса, — произнес я, не давая ей заговорить. — Вам помогут. А теперь извините нас…
Она поняла, что мое решение окончательное и ничто не сможет меня переубедить.
Молча развернулась и вышла, растворилась в темноте коридора траурным фиолетовым пятном.
Нахохлившаяся Хэл подождала, пока за ней захлопнется дверь, и повернулась ко мне. В ее глазах, словно две лампочки, зажглись огоньки осуждения.
— Мэтт, послушай. Мы ведь можем сделать это для нее.
— Я уже сказал и повторю еще раз. Мы не убиваем людей во сне. — Я подошел к столу, выдернул коммуникатор из гнезда колонок.
— Это не убийство. Это милосердие. — Ученица приблизилась и встала у меня за спиной. Я чувствовал ее частое дыхание. — Человек страдает. Мы могли бы помочь ему уйти достойно.
— Вот пусть этим займется кто-то другой. Не ты и не я.
— Ну почему ты такой упрямый?! — воскликнула она, раздосадованная моим холодным, равнодушным тоном.
— Убийство — путь дэймоса. Герард уже рассказывал тебе.
— Но послушай. — Она взяла меня за плечо, разворачивая к себе, заглянула в глаза с отчаянной надеждой переубедить. — Бывают разные убийства. Ради денег или из ненависти, по неосторожности. А это — совсем другое дело.
— Никакой разницы.
Я понимал ее. Искушение столь велико. Подсознательное желание дэймоса могло осуществиться так легко. А я отнимал у нее законную добычу.
— Ладно. — Хэл подняла обе руки, словно защищаясь от моих аргументов. — Как скажешь. Пойду хотя бы провожу ее.
Не дожидаясь моего ответа, ученица выбежала из комнаты.
Как я хотел принять этот заказ. Снова почувствовать силу и власть над человеческим сном.
Девушка вернулась через полчаса. Я сидел за кухонным столом, спиной ощущая ее спокойствие, собранность и нацеленность на предстоящую работу, и осторожность, желание пройти по опасной грани так, чтобы я этого не заметил. «Ты в лабиринте, и никто не скажет, какие двери правильные», — как насмешка мелькнула в голове строчка любимой песни.
— Проводила?
— Да.
— Хорошо. — Я поднялся, подошел к ней, крепко до боли взял за руку, заломил за спину, не обращая внимания на сопротивление и гневные вопли, толкнул девчонку к стене и принялся обшаривать ее карманы.
— Ты что, рехнулся?! Что ты делаешь?!
— Где она?
— Кто?!
— Пуговица, которую ты взяла у этой женщины.
— Пусти!
— Давай сюда!
— Мэтт! Прекрати!
Карманы куртки были пусты, на юбке их вообще не было, маленький металлический кругляшок обнаружился засунутым за плотную ткань рукава ее обтягивающей кофты.
Я вытащил его, отпустил девчонку и сунул ей под нос найденную улику.
— Это что такое?
— Не твое дело! — Расстроенная, разозленная моей грубостью, она свирепо натянула на плечо сбившуюся на сторону куртку.
Хотела уйти, но я снова толкнул ее к стене.
— Хочешь стать убийцей?! Хочешь, чтобы тебя засадили в камеру без окон и не давали спать?! Хочешь всю жизнь просидеть на цепи, а потом сдохнуть, скуля от ужаса?!
— Да пошел ты! — закричала она. — Что ты можешь вообще об этом знать! Слабак! Размазня!
Я не ударил ее, хотя очень хотел, и Хэл прочитала это бешеное желание в моих глазах. Невольно вжалась в стену.
— Не смей повышать на меня голос, — произнес я, с опозданием услышал в своей фразе интонации Феликса и отступил на шаг.
Она шмыгнула носом, развернулась и убежала в комнату. Громко хлопнула дверь…
Хэл вышла на кухню, когда совсем стемнело. Я, не зажигая света, сидел за столом перед остывшей чашкой чая.
— Может, поговорим спокойно? — сказала она глухо, останавливаясь в дверях темным силуэтом.
— Иди сюда. — Я выдвинул табурет. — Сядь.
— Что, все еще хочешь съездить мне по физиономии? — хмуро осведомилась Хэл, но подошла. Присела.
