— Несчастный Пьетро Тинтарелло, — сказал я. — Господь Бог Всемогущий оказал тебе милость, отдав под суд Святой Службы. Это здесь ты сможешь очистить от грехов своё сердце, а мы в смирении и с любовью позволим, чтобы ты снова возлюбил Господа. Та не хотел бы вознести вместе со мной молитву?
— Я духовное лицо! Меня нельзя подвергать пыткам! Ты сгниёшь в тюрьме! — он заорал и сразу после издал стон, ибо крича, бессознательно дёрнул руками. — Тебя сожгут, — простонал он ещё в конце.
— Брат Вангард, запишите, что обвиняемый не захотел вознести молитву вместе с допрашивающим и угрожал ему смертью, — сказал я.
— Хочу! — снова крикнул Тинтарелло. — Всегда хочу. Отче наш… — начал он, а я дал стоящему за его спиной палачу незаметный знак. Палач слегка подтянул верёвку, но этого хватило, чтобы каноник задохнулся, закашлялся и подавился воздухом.
— При попытке вознести молитву обвиняемый испытал ничем не спровоцированный приступ удушья, а святые слова не прошли у него через глотку, — продиктовал я Вангарду. — Не беда, — улыбнулся я канонику. — Попробуем позже. Подтверждаешь ли, Пьетро Тинтарелло, что переодетым в козлиный наряд ты принимал почести сатанинского шабаша?
— Отрицаю! От всей души отрицаю!
— Тогда как объяснишь, что слуги Святой Службы и сопровождающий их патруль городской стражи, а также члены цеховой стражи нашли тебя в подземельях дома, принадлежащего купцу Вильдебрандту? По свидетельству, подтверждённому показаниями и подписями, ты сидел на обтянутом красной тканью троне с козлиным черепом в руках. На стенах были надписи «Сатана, Сатана, Сатана». У твоих ног были найдены кости, которые опытные лекари идентифицировали как кости младенцев обоих полов. На полу людской кровью были нарисованы еретические пентаграммы…
— Не знаю! — крикнул он. — Это та девка! Та распутная девка! Ничего не помню!
— Пьетро, — я легко опёрся рукой о его плечо. — Пойми меня правильно, я здесь, чтобы помочь тебе. Чтобы мы вместе могли всё выяснить, и если нужно, опровергнуть эти гнусные обвинения. Может кто-то, видя твоё священное воодушевление, желает тебя погубить в людских глазах? Но не бойся, ибо ручаюсь, что если на тебе нет вины, ты выйдешь отсюда с высокоподнятой головой. Ведь Писание гласит: итак охваченные страхом Божьим убеждаем мы людей, Богу же в нас всё открыто. — Я взял его лицо в свои руки. — Поверьте мне, отче каноник, я здесь лишь затем, чтобы служить вам как можно смиреннее. Признаю, что между нами некогда существовали разногласия, но сейчас это всё уже прошлое. Молю вас на коленях, господин Тинтарелло, дайте вам помочь, боремся же вместе с Сатаной! Я смотрел ему прямо в глаза и увидел, что в его взгляде что-то дало трещину. Он зарыдал.
— Я ничего не знаю, — простонал он. — Я был в саду, а потом ничего не помню.
— Расскажите всё по порядку, Пьетро. Мы будем вас терпеливо слушать. Отпусти-ка верёвку, — приказал я палачу. — Пусть отче каноник встанет поудобнее.
— Прости, Мордимер, но мы не можем этого сделать, — резко произнёс Кеппель. — Закон гласит ясно, что и как нам следует делать и в каком порядке. Я предпочёл бы, чтобы ты придерживался процедур. Я бессильно пожал плечами.
— Простите, отче. Бюрократия. Пожалуйста, говорите.
— Эта потаскуха назначила мне свидание после захода солнца. В саду храма Меча Христова, — быстро сказал он. — Я оказался с ней в беседке, а потом… потому уже ничего не помню.
— Кем была эта женщина?
— Н-не знаю…
— Пьетро, только правда может тебя спасти. Не лги пред лицом Господа Нашего Иисуса Христа. — Я показал ему изображение Иисуса, Сходящего с Креста, которое занимало почётное место на стене за столом, за которым сидели инквизиторы. — Он смотрит на тебя. — Это была её сестра. — Он опустил взгляд. — Сестра девчонки Гудольф…
— Эмма Гудольф, обвинённая в колдовстве, ересь и множестве других меньших преступлениях, умерла после двух допросов, — сухо объяснил Кеппель.
— Если кто приходит к вам, принося ересь, не принимайте того в доме и не приветствуйте его. Ибо кто его приветствует, становится соучастником его злых деяний, — процитировал я слова Писания. — Зачем ты встречался с сестрой ведьмы, Пеьетро? Чтобы прелюбодействовать с ней под сенью храмового креста?
— Я не подумал, что это в сени… — запнулся он. — Вожделение меня ослепило. — Он вдруг расплакался, и слёзы текли ручьём по его перекошенному лицу. — Но я только в этом виновен, клянусь Господом! И только в мыслях, ибо я даже не успел согрешить деянием! Я отвернулся, и мы обменялись с Кеппелем весёлыми улыбками.
— Запишите, что обвиняемый признался в занятии прелюбодеянием с женщиной, происходящей из семьи ведьм, — сказал я.
— Я рад, Пьетро, что мы отбираем тебя у Сатаны. Помни, брат, сам святой Иоанн сказал: Не знаю большей радости кроме той, когда слышу, что дети мои поступают согласно с истиной. Чем охотнее ты делишься с нами правдой, тем сильнее отдаляешься от того, кто есть отцом всей лжи.
— Я принесу покаяние, — простонал он. — Буду поститься, ходить во власянице, хлестать себя бичом.
— Ты грешил, Пьетро?
— Грешил, грешил, но хочу искупить вину…
— Разве это не ты, Пьетро, сказал, допрашивая Эмму Гудольф, что плата за грех — смерть, так к месту цитируя слова святого Павла?
— Я?
— Пьетро, мой лучший друг, — сказал я. — Прежде чем дойдём до покаяния, есть ещё время исповедаться и раскаяться. Расскажи нам о шабаше.
— Ничего не знаюююю! Поверь мне, не знаю, не знаю, не знаю…
— Дорогой Пьетро. — Я отступил от него на два шага, а мой голос стал холодным и твёрдым. — Позволь, я объясню тебе действие инструментов.
— Нет, пожалуйста! — зарыдал он. — Не оставляй меня!
— Я прямо около тебя, Пьетро, — произнёс я, делая голос теплее. — Я к твоим услугам, когда бы ты меня не позвал. Расскажи нам о шабаше…
— Неее знаююю! — он расплакался так жалостно, что никто не подумал бы, что перед ним кат, который приказал замучить десятки подсудимых. Он был одним из тех, кому причинение мук другим людям даётся так же легко, как плевок. Зато сами они нежны, будто хрупкий винийский хрусталь, который даже при лёгком ударе отзывается плачущим отзвуком рвущегося сердца.
— Мой дорогой Пьетро. Достаточно лишь потянуть за другой конец верёвки, чтобы твои связанные за спиной руки начали выгибаться к голове. Всё выше и выше. Наконец, суставы вывернутся, кости треснут и сухожилия порвутся. Твои руки окажутся параллельно голове, что причинит тебе невыносимую боль. Под грудной клеткой образуется глубокая впадина, в которую голова войдёт, а все рёбра, кости, суставы и сухожилия выступят так, что их можно будет пересчитать. Умелый палач может растянуть тело таким образом, что через него будет просвечивать пламя свечи. Я прервался на минутку, чтобы посмотреть, производят ли мои слова впечатление на обвиняемого, и с удовлетворением убедился, что произвели. В конце концов, не раз, не два и не десять я сам приказывал применять эту пытку, поэтому мог детально узнать эффекты её действия.
