По правую руку Ласковин увидел деревянную церковь. Повинуясь импульсу, свернул с дороги, подошел. Церковь оказалась закрыта. Он перекрестился и, испытывая непонятное разочарование, двинулся дальше.
Минут через десять он разглядел впереди высотные дома, примеченные еще в прошлый раз. Правда, вчера он подходил с другой стороны. Сойдя с дороги, Ласковин пошел напрямик, дворами. Через десять минут он уже звонил в нужную дверь.
Антонина открыла так быстро, будто ждала. Может, действительно ждала.
— Добрый день, — сказал Андрей. — Вот, котику вашему…
Антонина, собравшаяся было что-то сказать, увидела пакет. И расхохоталась. Да так, что минуту остановиться не могла. Андрей смотрел, как она смеется, как слезы текут по ее щекам, и чувствовал себя полным идиотом.
Наконец хозяйка справилась с собой, утерла лицо платком.
— Простите меня, Андрей, — отдышавшись, произнесла она. — Спасибо, заходите.
— Не будем терять времени, — заявила Антонина, когда Ласковин вошел в комнату. — Садитесь сюда, на диван.
И сама села рядом. От нее приятно пахло чистой кожей, травами. Длинное, василькового цвета платье с буфами на плечах, приталенное, но свободное в бедрах и груди создавало ощущение чего-то старомодного, ретро.
— Дайте мне руку!
Пальцы у Антонины оказались прохладными и чуточку влажными. Ласковин думал, что сейчас она начнет изучать узор на его ладони, но женщина просто сжала его руку и, прикрыв глаза, заговорила:
— Ласковин Андрей Александрович. Двадцать девять лет. Женат. Нет, уже не женат. Детей нет. Перелом ноги в отрочестве. Перелом ребра. Перелом носа. Родовая линия устойчивая, твердая, без отягчений, мать и отец живы… но далеко…
— В Монголии, — сказал Андрей, но Антонина как будто не услышала.
— …Овен, братьев и сестер нет, привязанности… — И замолчала.
Андрей, сообразив, что сведения о нем по-прежнему текут к ворожее, отнял руку. Инстинктивно.
Антонина не пыталась удержать. Она открыла глаза, и Ласковин прочел в них, что ее отношение к гостю изменилось. Что-то новое. Уважение? Опаска?
— Эффектно! — заметил он. Женщина усмехнулась, вздохнула:
— В будущее твое заглядывать не велено, — сказала она. — А в прошлое… Погоди!
Антонина встала. Ласковин уловил в ее движениях порывистость, какой раньше не было.
Вынув из серванта большой фужер и бутылку вина («Кагор», — прочитал Андрей), налила на треть и выпила сама, Ласковину даже не предложив.
— Тебе сейчас нельзя пить, Андрей Александрович, — пояснила она. — Потерпи уж. Пойдем-ка на кухню со мной!
— Зачем?
— Зелье готовить!
Рассмеялась и шагнула, откинув завесу (соломенные, раскрашенные в яркие цвета висюльки); ткань платья сбегала по ее телу от поясницы к лодыжкам и следовала каждому движению круглых крупных ягодиц.
Кухня была средних размеров: не большая, не маленькая. Чистая. На стенах деревянные доски, ковшики, дуршлаг. Крупы в жестяных, в красный горошек, банках. Буфет. Большой импортный холодильник. Пахло травами и пряностями. Обычными: укропом, корицей, лавровым листом. Над раковиной — заправленное в резиновую держалку полотенце с вышивкой.
Андрей уселся на подоконник, сбоку от цветочных горшков.
Антонина, надев фартук, подняла без труда (сильная женщина!) десятилитровую стеклянную бутыль с водой, почти полную, отлила в кастрюльку. Поставив бутыль на место, погрузила в кастрюльку пальцы, постояла так с минуту, шевеля губами.
— Непростая у тебя судьба, Андрей Александрович, — сказала она, раскрыв дверцы буфета, украшенные сложной формы стеклом с матовыми ветвистыми узорами. — Непростая!
Вынимая один за другим туго набитые холщовые мешочки размером от крупного яблока до детского кулачка, женщина складывала их кучкой на стол.
— И место у тебя в жизни непростое. Судьба твоя — узелок на узелке.
Теперь она по очереди брала вынутые мешочки (всего штук двадцать), нюхала и раскладывала на две стороны.
Вода в кастрюльке начала закипать.
— Бывает так, — произнесла Антонина, — что люди рождаются на неправильной стороне. Раньше-то все видно было, а сейчас…
— А сейчас? — повторил Ласковин.
— А сейчас кто их разберет, стороны эти!
Антонина убрала лишние мешочки обратно в буфет, а отложенные, восемь, развязала и содержимое их стала всыпать в кипящую воду, помешивая деревянной ложкой. Ложка эта, как заметил Ласковин, была вырезана вручную и не очень умело. Содержимое мешочков походило частью на измельченные растения, частью же — на порошки: серый, белый, желтый. Подсыпала их Антонина на глазок, по неуловимым признакам определяя, сколько требуется. Закончив с добавками, ворожея завязала мешочки и тоже убрала. Попробовала варево с ложки — точь-в-точь как суп: «Хватает ли соли?» Удовлетворенно кивнула и вынула из холодильника нечто напоминающее лягушачью ногу. Однако это была не нога, а корень.
Корешок был мелко нарезан на доске (как морковь) и тоже отправился в суп. Запах варева понемногу распространился по кухне. Не съестной запах. Идентифицировать его Ласковин не мог. Не мог даже сказать, приятен ли ему этот аромат или нет.
— Снял бы ты свитер, Андрей Александрович! — мимоходом сказала Антонина. — Жарко ведь. И форточку открой, пожалуйста!
Андрей открыл форточку, стянул через голову свитер, оставшись в темно-синей фланелевой рубашке. С улицы потянуло свежим. Мелкие снежинки влетали на кухню и таяли в воздухе.
Антонина уменьшила огонь, прикрыла «зелье» крышкой и села на табурет лицом к Ласковину.
— Красивый ты мужчина, — сказала она и засмеялась.
— Ты тоже недурна, — таким же шутливым тоном отозвался Андрей. — Хотя стараешься скрыть, верно?
— Заметил, значит, — в голосе женщины слышалось одобрение. — Угадал — зачем?
Ласковин пожал плечами:
— Кто вашу сестру разберет?
Это был флирт. Легкий, ни к чему не обязывающий. Пикантный разговор. Антонина Ласковину нравилась. Не как ведьма, а как существо женского пола. Эта кухня, передник, колени, соединенные вместе, волосы, собранные в узел на манер школьной учительницы советских времен. От всего этого пахло не колдовством, а домашним уютом. Тем самым, что Ласковин тщетно надеялся получить от своей бывшей жены. И вместе с тем Андрей уже успел убедиться, что дело свое ведьмацкое Антонина знает. В этом была двуслойность, двусмысленность. Но ему было легко здесь. И говорить легко. Каким-то образом Антонина ухитрялась подчеркнуть его достоинство, превосходство.
— Я же ведьма, — сказала она. — А ведьма, сам знаешь, вам, мужчинам, — просто гибель. Хотя я и стараюсь помогать в основном женщинам, но и вашему брату (спародировав ласковинскую интонацию) тоже пособлять приходится. Как откажешь несчастному человеку, больному, страдающему…
