– Кто вас туда положил?
– Врачиха. – Щукина несло. – Сказала, что у нас солнечный удар. Да вы хоть у Платона спросите, он все расскажет.
– Какого Платона? Какая врачиха? – Петухов начинал сердиться. – Что вы плетете? У нас уже два дня как врач уехал. И никакого Платона в лагере нет!
Повисла пауза. Ребята потерянно переглядывались. Петухов недовольно хмурил брови.
– Быстро рассказывайте, что вы еще натворили. – Сергей Сергеевич внимательно смотрел на друзей. – Я уже наслышан о ваших подвигах. Кто придумал таскать статую?
– Мы ее не таскали, она сама… – начал Глебов и осекся.
– Если я еще раз увижу вас одних, – тихо проговорил начальник, – отправлю домой. Это понятно? – Ребята одновременно кивнули. – И если статуя еще раз появится в лагере, то вы можете начинать собирать вещи.
– Мы ни при чем! – взвился Васька. – Мы эту статую видели только разобранную. Чего все ее на нас вешают…
– И утром скажете своим вожатым, – перебил его Петухов, – чтобы зашли ко мне. Где корпус, помните? Или проводить?
Щукин толкнул в бок Глебова, еще не остывшего после несправедливого обвинения, и оба приятеля зашагали по дорожке. Лена кралась вслед за ними по кустам.
Этот день для всей троицы оказался очень тяжелым. Ребята клевали носом и спали на ходу. Столовая привела их в тихий ужас. Раньше здесь всегда толпилось много народа. Шумели старшие отряды, громко разговаривали средние, шныряли между столами малыши. Сейчас шум вроде бы стоял тот же. И старшие галдели, и средние спорили из-за очереди за тарелками, и малыши кричали. Но все это уже было как-то не так. За столами появилось много пустых мест.
– Еще немного, и она всех перетаскает, – мрачно пробормотал Щукин. – Не нравится мне это.
Васька молчал, задумчиво размазывая кашу по тарелке.
– Ты чего молчишь? – ткнул его в бок Серега.
– А чего тут говорить? – Васька поднял покрасневшие от бессонной ночи глаза. – Делать надо что-нибудь, а не говорить.
Когда с утра Максим вернулся от Петухова, вид у него был немного потрепанный. Он внимательно посмотрел на приятелей и ничего не сказал.
– Ты-то хоть ночью спала? – спросила вожатая Лену с надеждой в голосе. Та машинально кивнула. – И то хорошо… – Продолжать свою мысль Наташа не стала.
Ребята на Лену опять косились – еще бы, как только становится опасно, она исчезает. Оправдываться девочка и не пыталась, пусть думают что думают. У нее и без них болит голова.
– Как это – не о чем говорить? – Щукин отодвинул от себя тарелку. – Поймать бы ее да стукнуть пару раз по башке.
– Что бы такого придумать? – Ложка Глебова выводила в манной каше забавные завитушки.
– Все ясно. – Щукин откинулся назад с таким довольным видом, как будто над своим решением он думал много лет и наконец придумался самый простой выход. – Я на нее охоту начну. Надо сделать так, чтобы не она за нами следила, а мы за ней. И попробовать заранее угадать, что она хочет сделать. Тогда мы ее победим.
Глебов мрачно оглядел столы. Через проход сидела Гусева и аппетитно уплетала кашу, время от времени откусывая от большого ломтя белого хлеба.
– Вот кого барабанщица не тронет, – мрачно изрек он, – так это Гусеву.
– Это еще почему?
– Большая слишком. Она ее не утащит. К тому же с такой мамашей, как у нее, никакие привидения не страшны.
Все прыснули.
– Надо с Володей поговорить, – вспомнил Василий, – вдруг он что-нибудь узнал.
Рядом с их столом остановился Максим.
– Мы идем на речку, – четко проговаривая слова, сказал он. – Это понятно?
Все трое одновременно кивнули.
– Можно, я Володю поищу? – тихо спросил Глебов.
– Какого Володю? – нахмурился Максим. – А-а-аа… – протянул он. – Да-да, конечно. И приходи на пляж.
Глебов сорвался с места и убежал. Друзья проводили его сонными глазами.
– Сейчас бы поспать, – потянулся Серега.
– На речке выспимся, – без энтузиазма сказала Лена.
– Привет, Ленок, – рядом на лавку бухнулась Гусева. – Я смотрю, ты кавалеров меняешь, как перчатки. – И она выразительно покосилась на Щукина, на что Серега демонстративно громко отодвинул лавку, плюхнул тарелку на тарелку так, что каша брызнула, и пошел из столовой. – Ой-ой, какие мы нежные. – Маринка посмотрела на него, насмешливо сощурив глазки, и вдруг резко повернулась к Лене. – Мать сказала, что вы с ней в пять утра говорили. Зачем вам это?
Не ожидавшая такой атаки, Лена замялась.
– Говори, говори, – подбодрила ее Маринка. – Какие тайны мадридского двора скрываете? Я давно заметила, что ты с этим ненормальным Глебовым шушукаешься. Зря, конечно, но рассказывай.
– Не было ничего. – Лене совсем не улыбалось посвящать во все эти истории Гусеву, засмеет еще. – Так, захотелось выяснить, она твоя мать или однофамилица. Вот и подошли спросить, а Глебова болтать разобрало.
– В пять утра? – Глаза Маринки стали огромными. – Не смеши меня. По твоему кислому виду сразу понятно, что вы всю ночь не о моей родословной беседовали.
– Ну… – Лена мучительно подбирала слова. – Как тебе сказать… – В сонную голову совсем ничего не приходило. – Глупость, конечно… – Маринка уже начала терять терпение. – Мы спрашивали про местные легенды, – наконец нашлась она. – В лагере наверняка есть какие-нибудь байки. Наташка рассказывала про барабанщицу, ты про крест на мысе. Нам стало интересно, знают ли взрослые еще что-нибудь в этом роде.
– Ну вы и ненормальные. В пять часов утра! А днем это выяснить нельзя было? Я тебе этих историй ворох порасскажу, ты потом месяц спать не будешь. Ха! – Гусева никак не могла прийти в себя от услышанного. – Да моя маманька вам и не нужна.
– Расскажи, – попросила Лена.
Маринка внимательно посмотрела в ее лицо.
– Да пожалуйста. Тебе про кого?
– Про барабанщицу еще что-нибудь знаешь?
– Знаю. – Маринка резво вскочила с лавки, мотнула головой. – Пошли на улицу. – Была она вся такая радостная, довольная, румяная.
И вдруг взамен этого лица, круглого, с ямочками на щеках, Лена представила другое – бледное, плоское, с пустыми глазами.
– Маринк, – осторожно спросила она, – а тебе ночью ничего такого не снилось? Ну, страшного.
– Мне вообще ничего не снится, – беззаботно рассмеялась Гусева. – Я крепко сплю. Чего сидишь? Пойдем.
Солнце ослепительными брызгами играло в ленивой воде Киржача. Разморенные жарой ребята лениво подставляли свои бока обжигающим лучам. Всем было жарко. Одна Лена сидела под ярким солнцем, и ее бил озноб. Ей было страшно, неуютно и холодно, а неутомимая Маринка все рассказывала и рассказывала свои истории.
