Однако были и те, кто лишь выдавал себя за бывших крестоносцев. Впрочем, таких шевалье не очень опасался, поскольку те сами не рисковали связываться с закаленными в войнах рыцарями. А вот сицилианцы... эти пришли в Рим недавно, воспользовавшись тем, что прежних, коренных римских воров и бандитто уничтожили крестоносцы, пользующиеся своей безнаказанностью. Настоящие головорезы, эти южане были хитрыми, умными, но при этом по-настоящему бесстрашными. Пока что они орудовали лишь в пригородах, и в самом Риме особо зверствовать не смели, тем паче при свете дня. И всё же, шевалье был осторожен.
Война закалила не только его тело, но и разум. Медленным шагом идя в авангарде своей небольшой процессии, шевалье Де Бурдейль замечал всё – и мелькнувшую, чтобы пропасть в переулке, фигуру в драном плаще с капюшоном – мелкий воришка или наводчик бандитто покрупнее, и другую фигуру в плаще с капюшоном – плащ богатый, хоть и внешне простой, а владелец и вовсе не таится, но с видом уверенным стоит на углу улочки, выходящей на проспетто. Шпион церковников! За почти что месяц пребывания в Риме французский шевалье научился хорошо отличать их от монахов, просто церковников или же просто шпионов. Он отличал их по наглости.
Он отличал ругань крикливых римлянок, доносившуюся с патио вокруг, различал бормотание нищего, сличал запахи стряпни, невольно, по солдатской привычке оценивать пищу по запаху полевой кухни, отмечая, в каком доме готовят богатый стол к завтрашнему празднику Марди-Гра, а в каком – постятся круглый год, хоть посту и полагается начинаться лишь после... Всё это рыцарь-крестоносец делал, даже не задумываясь, потому что думал он вовсе о другом.
Его миссия в Риме потерпела неудачу. Папа отказался принимать посланника матери наследника французского трона, дозволив лишь передать на словах предложение Изольды через своего секретаря, немного похожего на сарацина. Или испанца. Судя по выговору, всё же испанец. Святая Земля научила и выговоры распознавать четче, подумалось шевалье, и он грустно улыбнулся своим воспоминаниям, страшным, но незабываемым, о том времени. Однако сейчас думать следует о времени нынешнем, в котором есть задание Изольды. Пока что не выполненное. Папа даже не удосужился сообщить о своем отношении к этому предложению. Словно правительница Франции de factum даже не стоила его святейшего внимания! Британка считала, что подобное поведение уже указывает на ответ... ответ отрицательный. Однако шевалье должен был убедиться в том, что иной надежды нет.
Вчера, благодаря небольшой галантности Шалуньи Рыжей, отправившейся на исповедь не куда-нибудь, а прямо в Собор Святого Петра, и притащившей исповедника аж к ним в тратторию, ему удалось встретиться с одним из кардиналов, входящих в священную курию. У шевалье было золото – много золота, выданного ему Изольдой для расходов на эту миссию, и он почти всё, что было, предложил кардиналу за одну только встречу с Папой. Кардинал золото взять согласился, однако британка воспротивилась тому, чтобы отдать «Его Высокопреосвященству» всю сумму сразу, как тот требовал. Она даже отказала исповеднику-кардиналу в «невинном воистину услаждении плоти», пообещав «всё и сразу, золото и ласку»... но только после встречи с Папой! Помог и кувшин с вином – недорогое, купленное тут же в траттории и выданное Шалуньей Рыжей за «вино с солнечных виноградников нашей Шампани». Вино развязало язык «Его Высокопреосвященству». Правда, язык этот изрядно уже заплетался, когда кардинал, между очередной чашей и неудачной попыткой облобызать обнаженное плечо Шалуньи, рассказал о том, что Папа, в приступе недовольства своим секретарем-любимчиком, вызвал на него Кару Господню. «А знаете, ик... знаете, как наш Папа Кару вызывает? У него, ик... колечко на пальце... священное такое... дураки говорят – с мощами святыми, врезанными в камень на вершине кольца... а там, ик... иголочка такая... и камень – полый... я сам видел, как наш... всесвятейший... в камень тот мышьяк заправлял... А потом ласково так... ик!.. По-отечески ручку пожмет... и не больно вроде совсем... а Кара... вот она и случилась... и не проснется грешный наутро... Так вот дня уж как четыре тому назад... осерчал на секретаря... да и приласкал колечком...»
Выходило так, что секретарь тот отныне не сможет помешать почтенным посланцам франкской правительницы встретиться с Папой, да и вообще никому не сможет помешать, потому как мешать ему кому-нибудь теперь разве что на небесах. А вот новый секретарь Папы – родной племянник нашего кардинала, который и есмь истинный слуга Божий, чему свидетельством рвение его и исполнение таких обязанностей священнослужителя, как принятие исповеди у простых рабов Божьих, коими прочие святые отцы, вознесясь до вершин власти в Латеране, зачастую пренебрегают. О том, что соблазнительную иностранку его святейшество и член курии заприметил, когда она лишь вошла в собор, и настоящего отца-исповедника в прямом смысле слова за рясу вытолкал из исповедальни, в которую вошла та, что ввергла слугу Божьего в греховное желание, он говорить посланникам Изольды, конечно же, не стал. Зато сказал, что самому ему золото не нужно, но вот племянник-секретарь, хоть и родственник, однако мздоимец жестокий еще с самых «ик!.. Клянусь Господом!..» младых ногтей и без злата «... будь, ик... оно проклято!..» никогда и ничего даже для родного дяди не сделает. А самому дяде-кардиналу предложения Изольды очень даже по душе, и если бы Папа с ним согласился, то дядя-кардинал с превеликим удовольствием и к вящей славе Господней отправился бы во Францию, ко двору Валуа, дабы стать тем самым... кардиналом-посланцем Ватикана... тем паче, что он на всё готов, если будет знать, что при том дворе служит столь очаровательный ангел небесный... «ик!.. плечо ваше, о Белла Донна, прекраснее лилии... уж поверьте, мы, выходцы из местечка Мазарини... это под Падуей... мы знаем толк в доннах и лилиях...».
Шевалье лично доставил кардинала из славного местечка Мазарини в его римскую резиденцию, по пути раскроив ударом меча череп одному и прогнав двух других бандитто, пытавшихся напасть на них. Впрочем, пьяный вдрызг кардинал ничего этого не заметил, поскольку храпел в паланкине, так что домой его вносили спящего. Однако еще в траттории, прежде чем нализаться «этого белиссимо шампанского вина» до беспамятства, он пообещал, что завтра, сразу после вечерней службы, Папа примет шевалье. «Только донну с собой не приводите! Папа – старый греховодник, поверьте мне, но об этом – тс-с-с-с... Никому!.. ик!..»
«Донна» дождалась возвращения шевалье с проводов доблестного выходца из Мазарини, обработала небольшие царапины, полученные в стычке с римскими бандитто, и между первым и вторым act de amore заявила своему рыцарю, что одного его она в «это логово скорпионов» не отпустит. Зная упрямый нрав своей вельшской возлюбленной – а возлюбленными они стали уже в Риме, в первую же неделю пребывания здесь, – шевалье не стал с ней спорить. Он по-настоящему любил эту странную и невероятную женщину, которая удивительно напоминала ему мать, но была не менее удивительным образом чище, а главное, честнее ее. Он не просто доверял ей – он привык уже ей верить во всем. До сих пор она почти никогда не ошибалась. То, как она рассталась с сыном, доказывало, какой же на самом деле сильной женщиной она была. И всю ту нежность, что она не успела дать родному дитяти, теперь Шалунья Рыжая обращала на своего молодого рыцаря, которого иногда величала «мой монах Брантом», иногда же – «мой гасконец».
