— Да, — приговор был безжалостным, холодным, как лёд и обжигающим, как пламя.
В горле запершило и, отвернувшись, прижалась лбом к горячей дверце машины. Перед глазами забегали мушки, ощутимо повело, но я упрямо сжала губы, вынуждая оставаться в сознании. Только в сказках молодые спасают мир. В реальности они гибнут в самом начале. Вот и меня убили. Теперь я ламия, страшное существо, способное трансформироваться в хладнокровного убийцу с кошачьими замашками. Я убила Аннет, отрубила костями! ей голову, а затем вырвала сердце. И теперь такое чувство, будто бы это я лишилась его, в груди пусто и гулко, как она и говорила — чувствительность отсутствует, проявляясь только в настоящем. Только на том, что происходит сейчас. Воспоминания остаются кадрами фильмов — я не способна была ими оживить себя.
Рон коснулся моего плеча и осторожно развернул, уткнув себе в грудь. Обнимая его талию, сильнее прижимаясь, позволяю слезам катиться по щекам без всякого стеснения. Сегодня можно плакать.
— Лея, мир ещё по-трепыхается, — на ушко прошептал он. — Сделать уже ничего нельзя, но можно в последний раз побывать среди людей, сходить в кино, купить попкорн и прокатиться на русских горках. Хочешь? Ты говорила, что любишь суши, поехали и я отвезу тебя в ресторан! А можно в океанариум или зоопарк, или в театр, музей. Ещё есть время…
— Услышать реквием? — устало и со злой иронией в голосе протянула я. — А не рано ли? Я знаю, кто я! Генри говорил об этом и Аннет с Мар… ним тоже! Я лекарство. Последняя надежда человечества. Если оно живо, почему бы не попытаться всех спасти?
— Как ты себе это представляешь? — Рональд отодвинулся и испытующе посмотрел мне в глазах. Я ощутила его тревогу, от этого сердце забилось сильнее, создавая иллюзию чувствительности, яркости эмоций.
— Можно… — я запнулась и опустила глаза.
— Лея, осталось от силы две-три недели, — мягко заговорил он, сжимая мои плечи и чуть наклоняясь, чтобы быть со мной на одном уровне. — На земле семь миллиардов человек, а ты одна. Ты можешь отправиться в ближайшую больницу или ЦКЗ, рассказать о себе и попытаться что-то изменить, но… либо тебе не поверят, либо поверят и обретут надежду, которая будет разбита вдребезги о простую арифметику, либо ты опять попадёшь к нему.
От последних слов дёрнулась, испуганно посмотрела на Рональда, а затем на пустоту вокруг нас. За всё время, что мы здесь были, мимо нас ни одна машина не проехала. Я не слышала и не чувствовала других людей. Пустота, давящая страхом. Вот единственная подлинная чувственность, доступная мне.
— Он меня ищет? — нервно сглатывая, спрашиваю Рона.
— А ты как думаешь? Но не волнуйся, если мы будем действовать по моему плану — он никогда тебя не найдёт.
— А что за план? — поинтересовалась, осторожно высвобождаясь из его объятий и отходя в сторону, обхватывая плечи руками. Неожиданно поняла, что долгие объятия мне неприятны. Это было противно, знать, что теперь ты навсегда испачкана взрослым миром, испачкана им.
— Мы едем к твоей семье, — просто ответил он.
* * *
На ночлег мы остановились в городе Стонтон, штат Вирджиния. Из Рона мне не удалось больше вытащить ни слова. Молчал, задумчиво прикусывал нижнюю губу и хмуро смотрел сквозь меня. Что-то гложет моего "мучителя", что-то пострашнее того, что уже случилось.
Никак не могу отделаться от мысли, что во всём виновата я сама. Мысленно перебирая своё прошлое, каждый раз убеждаю себя в том, что недосмотрела, недоглядела, недопоняла. Рон пытается мне внушить, что гипноз вампира — средство, против которого нет защиты. Но я же ламия! У меня получилось это сделать!
Холодно и страшно. Боюсь жить, отчаянно боюсь будущего и осознаю, что проиграла. Столько сил вложила в то, чтобы начать двигаться в нужном направлении, столько усилий потребовалось, чтобы понять — жизнь, она одна, и я должна ответственно к ней относиться. Столько всего хотела сделать! А теперь всё разрушено. Понимаю, что даже если разработают лекарство на основе моей крови, слишком поздно всё вернуть назад. Это не в моих силах. Рональд не говорит о масштабах заражения, но мелькнувшее в подсознании слово "пандемия" говорит яснее любых слов. И здесь рождается истинный ужас. Я не знаю, что должна чувствовать, кроме страха перед грядущим.
Сама мысль о том, что большая часть населения земного шара умрёт — нелогична, неправильна, непредставима. Не могу осмыслить это слово. Просто не могу почувствовать масштабы надвигающейся трагедии. Я ламия, но мыслю как человек. А человек не может уложить в своём сознании гибель такого количества народу. Я не вижу, не слышу и молчу о смерти, так мы живём, чтобы не сойти с ума. Но, тем не менее, жаждем видеть трагедию. Мы парализованы жуткой красой смерти, поэтому телевидение, не скупясь, демонстрирует взрывы, теракты, убийства, наводнения, ураганы и прочие ужасы.
Но главное ведь то, что это происходит не здесь, не с нами, а где-то далеко. Тот, кто хоть раз столкнулся с кошмаром войны, не в состоянии больше на это смотреть. А обыватель каждый день щекочет себе нервы. Что с ним станет, когда костлявая постучится к нему в дверь? А что сделаю я?
Что делать дальше? Рон везёт меня в безопасное место, подальше от его ищеек, к моей семье, о которой я ничего не знаю. Но что меня ждёт? Кто я такая? Ламия? А что это значит, кроме того, что уже говорила Аннет? Кто я?
Мир безвозвратно меняется, скоро самые страшные кошмары выползут наружу, чтобы уничтожить, стереть его и выстроить заново. Я не хочу жить в этом новом мире, хоть и чувствую себя его частью, ведь моя кровь является его фундаментом. Но у меня просто нет выбора, как и у выживших.
Мы едем по пустынной дороге в Луизиану, Новый Орлеан и мне кажется, что чёрные, как бездна, тучи, сковывают небо цепями из молний прямо надо мной. Грядёт буря.
* * *
— Интересно, а кофе всё ещё будет? — размешивая в чашке чёрный и горький напиток, задумчиво протянула я.
Мы находились в уютном кафе в центре города. На ночь остановились в небольшом мотеле и заскочили сюда поесть перед сном. Рон заказал номер с двумя кроватями. Не знаю, что он прочитал в моих глазах, но понял всё правильно. Мне страшно оставаться с ним наедине в замкнутом пространстве, но ещё страшнее без него. Мой маяк, спасительный круг, большой и тёплый. Я смотрю ему в глаза и вижу в них себя. Маленькую девочку с огромными белыми глазами. Он улыбается кончиками губ и внутри всё оживает и натягивается как струна, по которой бежит мелодия одной тонкой ноты. Касаясь его руки, вижу, как мурашки проступают на коже, чувствую волну по телу и передёргиваю плечами. Так реагирую на него каждый раз, значит — не мертва. Значит, Маркус не убил меня. Я живая. Могу любить и чувствовать любовь. Это единственное, что греет сейчас. Мой Рональд.
