Но вот Любаш догадалась, что произошло. Став позади подружки, она ладошкой начала стучать ей по спине. Когда Марылька в знак одобрения лишь кивнула головой, то всем остальным тоже стало понятно: невеста всего лишь поперхнулась.
Прошло ещё несколько минут. Кашель отступил, и, чуть переведя дух, Марылька зашлась в рыданиях. Теперь её давило отчаяние и горькая обида. Самый светлый день в её жизни превратился в какую-то жестокую пытку. И срам-то какой?! Что люди теперь скажут?!
Большинство людей, особенно в сельской местности, испытывали настоящий трепет перед возможностью оказаться причиной пересудов и сплетен. Иногда, совершив неблаговидный поступок, люди меньше боялись кары божьей, чем всеобщего осуждения знакомых и соседей. Так и сейчас: хотя Марылька ни в чём и невиновата, но имя её, да и Прохора тоже, долго ещё будет на языке у всей округи. А не особо бойкую девушку даже мысли об этом очень пугали.
Любаша не отходила от подруги, жалела и успокаивала.
— Ну что ты, глупенькая, эка беда — поперхнулась! У меня прошлый год так вообще рыбья кость в горле застряла. Мать веретеном еле вытянула. Вот где страху натерпелась! — приговаривала Любаша, хотя сама прекрасно понимала, что это всё не то.
— Марылька, успокойся, милая. Всё у нас образуется. Не надо слепо верить всяким бабским забабонам, — говорил Прохор, нежно прижимая суженую к своей груди.
На женихе всё ещё красовался венец. Марылькин слетел где-то в храме. Заметив это, Любаша покрыла голову подруги платком и кинулась назад за венцом.
Священник и Андрей Семенович стояли и о чём-то разговаривали. Вид у обоих был подавленный. В руках батюшка держал венец невесты. Когда Любаша приблизилась к ним, панич коротко бросил:
— Как она?
— Рыдает, — ответила девушка. — Я за венцом.
Батюшка молча протянул свидетельнице венец и, когда она пошла назад, сказал вдогонку:
— Подойдёте потом все сюда.
Словно совершив тяжкое преступление и придя на покаяние, молодые предстали перед священником, понуро опустив головы. Марылька всё ещё изредка всхлипывала и шмыгала носом. Прохор угрюмо молчал. Свидетели и сват выжидающе поглядывали то на батюшку, то на панича, как будто судьба молодых сейчас была в их руках.
Заметно поредевшая толпа зевак продолжала с интересом наблюдать за дальнейшим развитием событий. Остались самые смелые, самые близкие и, конечно же, самые любопытные. На них-то и ляжет «тяжкое бремя» разнести и приукрасить по всей округе слухи о злополучном венчании.
— Дети мои, не надо падать духом, — грустно начал священник. — Какие бы испытания и препоны не встали на вашем пути, вы теперь перед Богом муж и жена. Ну, а коли на ваше венчание выпали странные знамения, то и это ещё не беда. Сейчас я совершу отпуст[46] и попрошу святых взять вас под своё покровительство. Вы же, дети мои, тоже помолитесь, и господь Бог отметёт от вас все обавания и потворы[47] недругов ваших, коли таковы имеются.
В храме всё так же горели свечи, всё так же красочно пестрела церковная утварь, всё так же лики святых готовы были внять и ниспослать прощение.
Прохор и Марылька никого вокруг не замечали. Всё их внимание в молитвах обращено к местнопочитаемому Николаю Чудотворцу. Батюшка, тоже усердно молясь, просил святых взять под свою опеку новую семью.
Из церкви молодые ехали уже вместе в бричке пана Хилькевича. Из молодёжи рядом был только Андрей и Игнат. Ехали молча, говорить не хотелось. Прохор нежно обнимал свою молодую жену, а она, уткнувшись ему в плечо, тихонько плакала. Нет, не о таком венчании мечтают девушки!
Прохор это прекрасно осознавал и чувствовал себя виноватым. Всё из-за него! Он догадывался, что старуха-ведьма была осведомлена о сегодняшнем венчании и, несомненно, приложила немало усилий, чтобы испортить ему праздник. А для создания самых вредоносных козней такие моменты тёмные людишки никогда не упускают. От таких скверных мыслей Прохор тяжко вздохнул и мрачно подумал: «Вот и началась месть проклятой старухи! И выбрала ж, гадина, день…»
Степан места себе не находил. Всё его раздражало, всё было не так, любая мелочь вызывала вспышки злобы. Он без надобности скакал то в одно, то в другое место, ища на ком бы выместить эту свою злость. Но день был воскресный, и барщину никто не отрабатывал, а значит и согнать на ком-то дурное настроение не имело возможности.
Ненависть к лесничку терзала его уже давно, но сегодня приказчик и вовсе был сам не свой. Эх, если бы одна ненависть! А то ведь и ревность грызёт, жизни не даёт! «Ну, Марылька! Ну, чертовка! Вот уж в голову засела!» — чертыхался в мыслях Степан. Ему и невдомёк было, что оказаться в таком состоянии приказчику помогла чужая воля…
Чтобы подальше быть от села, Степан направил коня на дальние панские наделы, вроде бы глянуть, что и как там. Стегая лошадь кнутом и пустив её в галоп, приказчик надеялся хоть немного растрясти мрачное настроение. Но ничего не помогало. И без того дурное его состояние ещё больше ухудшалось.
Вдруг вдали на панском лугу Степан заметил человеческую фигуру. «Ну вот, сейчас и полегчает!» — злорадно буркнул он и направил коня к вороватой фигуре с явным намерением согнать на несчастном свою злобу.
Хима ещё издали заприметила скачущего к ней всадника и облегчённо вздохнула. «Долго что-то…» — равнодушно подумала она и, повернувшись спиной к всаднику, спокойно продолжала собирать луговой щавель.
Приблизившись к тёмной фигуре, приказчик с некоторым сожалением увидел перед собой согнутую спину незнакомой старухи. Ну, да ладно, получит и старуха!
— Кто позволил на панском поле траву топтать?! — коршуном налетел Степан с видом грозного хранителя господского добра.
Он уже наперёд знал, что будет происходить дальше. Сейчас эта замызганная баба упадёт на колени, начнёт голосить, просить прощения, называть его и соколиком, и миленьким лишь бы не испробовать кнута. И это всё со страху! Дура, ей, поди, и невдомек, что никакой вины и в помине нет! А это и не важно. Надо ж кого-то отхлестать. Да и истерзанное самолюбие немного успокоится, если кто-то будет ползать у его ног и просить пощады!
— Так уж осень на пороге, милок… какая трава? Тут уж два укоса зрабили. Неужто ещё и на Покров косить будут? — невозмутимо сказала старуха с явною насмешкой.
Она разогнулась и, развернувшись, без малейшего страха уставилась на приказчика.
От вида старухи у Степана пробежал холодок по спине. Он не мог оторвать взгляд от её обезображенного лица, от её пристальных и колючих глаз, какой-то неведомой силой приковавших к себе его взор. И только теперь до приказчика дошло, кто перед ним! «Вот уж не везёт, так не везёт! Мало своего горя, так ещё и эту чёрт подпёр!» — лихорадочно подумал Степан.
