И тем не менее эта изувеченная система еще работала. Другое дело – на что была похожа ее работа... В общем, Руди вспоминал.
Он вспоминал свое детство, Клагенфурт тех лет, губернаторский дворец. Дикие головные боли, терзавшие его в нежном возрасте, – ими он расплачивался за пробуждение «психо». Девушку, с которой потерял невинность. Первых чудовищ чужого сознания. Первые извращения. Свою первую охоту на техна. Отца в расцвете сил и Марту – тогда еще тощего подростка...
Потом на этот идиллический фон наложились темные силуэты людей, лица которых ничто не могло раскрасить или сделать различимыми. Среди них – фигура его матери. Ее появление было похоже на выпадение роковой карты. Он не мог сложить простейшую мозаику, будто в кошмарном сне. По женскому лицу струилась чернота, смердящая, как чья-то совесть...
А еще он увидел Железную Змею или, если верить Тайле, цель их паломничества. Но разве можно было верить Тайле? При мысли об этом ему хотелось смеяться, однако смеяться было нечем. Он издал виртуальный смешок. Его сознание на несколько мгновений просто стало сознанием смеющегося существа. Ангелом возле престола Господня...
Змея представлялась ему чем-то вроде двери между мирами, соединяющей некро – и биосферу. До сих пор Руди казалось, что через любые двери можно пройти в обоих направлениях. Сейчас он не был уверен в этом.
Змея проявилась в виде гигантского одиночного рельса, свернувшегося среди темных гор в невообразимые кольца. Это видение трансформировалось в еще одну картинку из детства. Он вспомнил некое место, залитое огнями, и Монорельс, по которому стремительно проносились суставчатые поезда, полные восторженных людей. Если точнее – детей...
Наплыв. Картинка приблизилась. Он увидел веселые лица, блестящие глаза и рты, распахивающиеся в притворном испуге. Ему было непонятно это. Он привык к тому, что страх – всегда настоящий, а опасность – неподдельна. Но, похоже, худшей из опасностей, грозившей ТЕМ детям, было несварение желудка...
На его глазах поезд, скользивший по Монорельсу, рухнул вниз.
Руди не успел испытать никаких чувств. Через мгновение поезд засверкал на ближайшей излучине, взбираясь вверх, как серебряная ракета, устремленная к электрическим звездам... Из него выглядывали лица, сиявшие восторгом.
...Если верить видению, эта дверь была дверью, открывающей дорогу к самой жизни. Руди не мог доверять своим видениям – или снам, невнятным и расплывчатым. Его скептицизм был почти абсолютным, естественным и бессознательным. И все же, чтобы вырваться отсюда, ему нужна была Маска Сета. А Маска могла находиться там, где находилась Тайла. Ему ничего не оставалось, как только найти и убить девушку. И вернуть себе то, что принадлежало ему по праву первенства.
Но что же все-таки случилось с его настоящей матерью?.. Мучительно напрягаясь, он вспоминал...
Ночь ее загадочного исчезновения. Упорные слухи о том, что ее видели среди кочевников. Необъяснимую пассивность фон Хаммерштайна... А потом была стычка с сицилианским кланом Веронезе и локальная война с технами в центральной Европе. Тогда для Рудольфа и кончилось время власти. Он никогда не умел держаться на достаточном расстоянии от опасных мест...
В своих воспоминаниях он приближался к зловещему эпизоду. Кино прекратилось. Обрыв ленты. Лакуна, которую ничем нельзя было заполнить... Он пробовал приблизиться к ней, снова и снова запуская испорченный проектор...
Война... Контузия... Плен... Лакуна.
Он попробовал еще раз. Домой, в Клагенфурт, он вернулся спустя несколько лет. Не только без прежних способностей и амбиций, но и с враждебной миссией. Как назвал его Шверин фон Вицлебен – «дрессированным убийцей»? Что ж, барон не ошибся. Похоже, он вообще редко ошибался...
Итак, плен. Временная потеря контроля над «психо». Монастырь технов. Это уже было ближе к другому краю лакуны, где воспоминания Руди возобновлялись... Дресслер! Фигура настоятеля была такой же, как фигура матери, – черной, с неразличимым лицом. Злой гений Рудольфа Хаммерштайна. Колдун, похитивший его тень. Зверь, вылакавший душу...
Он больше не вспоминал. Все усилия оказались бесполезными. Существовало два Руди – ДО и ПОСЛЕ пребывания в монастыре. Между ними находилась непроницаемая завеса некоего искажения.
Чудовищное положение. И, скорее всего, непоправимое...
Его личная катастрофа заключалась в том, что он не мог обнаружить мотивы своих поступков и устремлений. Причины того, что поступал так или иначе. Это не имело ничего общего со сверхсознательным или с безмолвием разума, присущим просветленным. Хаотические течения носили его, как щепку. Все совершалось помимо его воли, и вместе с тем во всем была неотвратимость...
Не существовало более абстрактного слова, чем слово «свобода». И даже выбор – «жить» или «умереть» – был в подавляющем большинстве случаев не его выбором. Но и существа вокруг него были подвержены тысячам разнообразных влияний. Не всегда представлялось возможным отличить внутренние влияния от внешних, личное и подсознательное – от воздействия среды. Каждый, кого он знал, был марионеткой, и тысячи пальцев дергали за веревочки. Это были отнюдь не божественные пальцы...
На последнем Руди сосредоточился, прежде чем сделал окончательный вывод: ЕГО ОКРУЖАЛИ ЗОМБИ.
От этой мысли ему не стало ни лучше, ни хуже. Разница между ним и всеми остальными заключалась в глубине зомбирования. У него не было иллюзий, а самое главное – он утратил способность страдать. Даже собственную ущербность он вычислил равнодушно.
...Сгустком чего-то неописуемого он вливался в бренное тело. Зачем? Он по-прежнему не знал ответа.
Причиной было притяжение. Колдовство. Сила. Уанга. Вероятно, влияние боко... Так был устроен его мирок. Бастарда Рудольфа превратили в слишком простое существо, чтобы оно имело наглость роптать.
* * *
Наконец произошло слияние. Руди втиснулся в тесную клетку ребер, три из которых оказались сломанными, погрузился в рыхлую плоть, и его восприятию снова пришлось довольствоваться жалким набором из пяти органов чувств.
Потом он занялся поисками Реаниматора. Сначала внутри себя. Безрезультатно. Собственный организм оставался для него загадкой. Тогда он попытался найти Реаниматора снаружи. Он ожидал увидеть настоятеля Дресслера... Хунгана... Может быть, даже Иисуса. Дальше этого его фантазии не простирались.
Веки лежащего человека дрогнули, потревожив лужицы воды, в которых отражалось небо, перечеркнутое широкой черной тенью пограничного столба. Руди открыл глаза, и на протяжении некоторого времени дождевые капли ударяли прямо в зрачки. Несмотря на это, он смотрел. Пустота в его взгляде сменялась ужасом.
