Вместо того, чтобы взять в сенях ведро, он сунул руки в карманы и, посвистывая, двинулся следом. Варьке казалось, что при этом он с затаенной ухмылкой смотрит ей в спину.
— Ты чего? — на всякий случай спросила она.
— Ничего. Ты за молоком идешь? Вот и иди себе!
Я для него не существую, подумала она. В смысле, как женщина. Вроде бы и неприятный тип этот Анджей, а все равно обидно. Вдобавок, она слишком отчетливо ощущала, как ее сапоги тяжело бухают по деревянному настилу.
— А что за невидимые сущности Шерстобитов фотографирует? — спросила она быстро.
Анджей не ответил.
— Анджей!
— Ну чего?
— Я спрашиваю, что он фотографирует?
— Да так, — сказал Анджей ей в затылок, — при съемке фотовспышкой на пленке выявляется рефлекс. Непонятного происхождения. Ясно?
— Нет, — ответила Варвара из принципа.
На деле ей хотелось со всем согласиться, чтобы он заткнулся, и перестал разговаривать с ней в таком снисходительном тоне. Зря я вообще с ним заговорила.
— Ну, очертания гигантской фигуры гуманоида или конструктов типа гантели, парящей в воздухе.
— А-а! — протянула Варвара, — А как?
— Что — как? — равнодушно переспросил Анджей.
— Как это получается, если их простым глазом не видно?
— А я откуда знаю?
Нести литровую банку было неудобно и она ругала себя за то, что не захватила пакетик с ручками. По обе стороны улицы из-за зарослей бурьяна на нее таращились черные окна молчаливых домов.
Угрюмовский двор тоже был пуст. Впрочем, ей показалось, что в одном из окон шевельнулась занавеска.
Анджей небрежно отодвинул ее плечом и прошел в калитку. Она смотрела, как он прошел по дорожке, небрежно пнув носком кроссовки выросший за ночь моховик, как легко взбежал на крыльцо.
— Эй, — он постучал по двери, — Хозяева!
Молчание.
— Анджей, — нерешительно проговорила она, — может, пойдем?
Ну его в самом деле, это молоко.
Кто— то дотронулся до ее плеча.
Она подпрыгнула на месте и резко обернулась — сзади стоял вчерашний Федор. Вид у него был помятый. И как это он умудрился подобраться так бесшумно?
— Ты кто, девка? — мрачно спросил он.
— Здрасьте, — удивилась Варвара, — вы же вчера к нам приходили!
— Мало ли куда я приходил, — неопределенно ответил Федор, — а тебе я вот что, девка, скажу, — он с неожиданной силой вцепился ей в плечо, обдавая кислым запахом перегара, — убирались бы вы отсюда, а? Пока целы?
Варька вежливо высвободилась, стараясь дышать в сторону.
— Да что с нами может случиться?
— Да то, что и с остальными.
— Так ведь съехали все отсюда, Федор Иваныч. Просто съехали и все.
— Это кто тебе сказал? Иван?
— Так ведь отовсюду уехали. Вон их сколько, по дороге, деревень брошенных!
— А я тебе, девка, вот что скажу, — дохнул ей Федор совсем уж в ухо, — ты вот…
— Брось, дядя Федор! Опять за свое…
Федор разжал руку, пробормотал что-то себе под нос и боком, как краб, взбежал на крыльцо и нырнул в дом. Анджея он при этом задел плечом, но, кажется, совершенно не заметил.
Варвара обернулась. У калитки стояла Авелина — на сей раз в ладном брючном костюмчике и облегающих тугие икры коротких сапогах. Глаза чуть припухшие, лицо свежее, но ничего запредельного — обычная девушка, складненькая. Быть может, она волшебным образом способна меняться лишь под мужскими взглядами.
— Чего это он? — осторожно осведомилась Варвара.
— Не обращай внимания, — отмахнулась та, — он всегда так — когда выпьет. Это еще по мелочи… А вот когда чертей зеленых пошел топором рубить… вот шуму-то было. Вы батю ищете? Так он на рыбзавод поехал.
Анджей сбежал с крыльца.
Точно — сквозь нежную кожу Авелины стало проступать неуловимое сияние.
— Розой тебя увенчать бы хотел я, прекрасная панна! Белою розой, сияющей, точно твои голубые пресветлые очи! Но за неимением в здешней глуши приличного розария, удовольстуйся вот этим!
Он сорвал растущий поблизости стебель чертополоха с растрепанным бутоном и, упав на одно колено, протянул Авелине. Выглядело это вполне несерьезно — дурачится парень, но Варвара увидела, что руки Анджея, ободранные о колючки, кровоточили.
Авелина молча пожала плечами и отступила на шаг. Анджей остался стоять на коленях, — вид у него при этом был самый дурацкий, как с удовольствием отметила про себя Варвара.
— Так я говорю — нет бати дома, — пояснила та вновь.
— Мы за молоком.
— А-а! Погоди, я сейчас.
Анджей поднялся с колен. Стебель он отбросил в сторону и теперь раздраженно отряхивал джинсы, припачканные зеленью.
— Куда ты ходила? — спросил он сквозь зубы, обращаясь к Авелине.
Та приподняла светлые брови.
— Что?
Потом отвернулась и поднялась по ступенькам. Варвара видела, как ей навстречу тихо, точно сама собой, приоткрылась дверь, Авелина скользнула внутрь.
Она искоса взглянула на Анджея — тот неотрывно смотрел на дверь, чуть приоткрыв рот.
Авелина вновь появилась — теперь уже с полным бидончиком в руке.
Варька молча протянула ей банку.
— Да оставь ты эту стекляшку, — великодушно предложила та, — неудобно же таскать. А посуду потом занесешь. Ладно, меня мама зовет.
И вновь исчезла в доме, из которого за все это время не донеслось ни единого звука.
— Анджей, — окликнула она, — пойдем!
— Чего?
— Ну, домой пошли. Завтракать.
Анджей пожал плечами и, равнодушно посвистывая, двинулся к дому. Хоть бы предложил бидон донести!
Она чуть не уронила бидон — из кустов вылетело что-то серое, взъерошенное, накинулось на Анджея, сбило с ног и, скатившись со своей жертвой в высокую траву, пропало из виду. Лишь шатались, точно пьяные, высокие стебли чертополоха и мелькали, выныривая из травы, непонятно чьи руки-ноги. Варвара топталась сбоку, тщетно пытаясь пнуть нападавшего — клубок катался по земле, потом, наконец, распался, но не на человека и зверя, — на двух человек. Анджей зажимал разбитый нос, из которого на белейшую рубашку капала кровь, другой, совершенно Варваре незнакомый и чуть постарше, держался за разбитую скулу и мычал.
Анджей, пошатываясь, встал. Второй тоже поднялся, глядел исподлобья. Оба оставались в состоянии войны, но от прямых боевых действий пока воздерживались.
— Ты чего, мужик? — в нос проговорил Анджей, — крыша, что ли поехала — ни с того ни с сего на людей кидаться!
Странная перенаселенность этой, на первый взгляд совершенно безлюдной местности, начала тревожить душу Варвары.
— Слышь ты, паскуда, — с натугой двигая разбитой челюстью, — если ты Авку хоть пальцем своим поганым тронешь…
