— Мужчине хочется знать, что девушке с ним не скучно, — сказал он, но улыбка не сопровождала это шутливое замечание.
Жан-Клод эхом прозвучал у меня в голове:
— Так же, как и с Моровен. Пошлём ей что-то, чего ей не понять.
— Мне угадать? — спросила я, и снова не вслух.
— Секс или любовь, ma petite. Что ещё у нас есть?
Не знаю, что бы я на это ответила, потому что Байрон меня повалил, повалил удивительно быстрым движением, и из меня не вышел — что труднее, чем может показаться. Вдруг я оказалась на полу, таращась на него, держа руки у него на плечах, потому что за них как за ближайший предмет я ухватилась, падая. Он осклабился на мой удивлённый вид и сказал:
— Ты слишком мало шевелишься, любимая. Дай я тебе покажу, как это делается.
От двух быстрых ударов внутрь у меня перехватило дыхание, потом он приподнялся, будто хотел заняться неправильными отжиманиями, не отрывая паха от земли. Улыбка у него исчезла, он нахмурился.
— У тебя кровь идёт, рыбонька.
Я и забыла про запястье. Проследив за его взглядом, я увидела, что оно кровоточит. И пятна крови на моей синей кофточке.
— Салфетку, пожалуйста.
Наверное, мы оба с Натэниелом не сразу поняли, к кому он обращается и зачем. Натэниел разодрал пакет и дал его Байрону. Очень неловко мне было лежать под чужим мужчиной, когда рядом с нами склонился Натэниел. Ещё более неловко, чем когда Ричард видел меня и Дамиана. Почему-то хуже, будто мне следует попросить прощения.
Наверное, я бы так и сделала, но Байрон прижал марлю к моей раненой руке, прижав руку к полу. Сразу возникла резкая боль, я ахнула, глядя ему в лицо. Он прижал вторую мою руку, сам навалился сверху, и мне было ни охнуть, ни вздохнуть.
Я бы, наверное, пожаловалась, но Жан-Клод у меня в голове ревел:
— Ma petite, мне срочно нужно есть. Ты слишком медлишь с Байроном.
— Ты уже большой вампир, кушай сам, — сказала я, и это было вслух.
— Ты понимаешь, на что ты даёшь разрешение, ma petite?
— Сегодня — да. Помоги мне, Жан-Клод. Ешь, ради Бога, ешь!
Байрон остановился, наклоняясь надо мной:
— Что-то не так?
— Мы для него, очевидно, недостаточно быстро шевелимся.
Почти злобная ухмылка исказила лицо Байрона:
— Ну, это мы исправим, рыбонька, исправим.
И он исправил. Он выдвигался из меня длинными волнообразными движениями тела и вбивал себя вновь. Как будто толчок начинался от плеч и шёл, танцуя, вдоль тела, пока не вбивался в меня. Оказавшись внутри, он делал движение бёдрами, от которого он будто вращался во мне. Волнообразные танцевальные движения всем телом. Это не было быстро в смысле скорости, но было очень быстро в других смыслах.
Я задышала часто, а тело моё сообразило, в какой момент танца он вдвигается в меня, и поднялось ему навстречу. Все это стало походить на танец, только мы оба лежали на полу, но когда он понял, что я хочу двигаться, он изменил положение нижней части тела, и только вдвигающаяся в меня часть удерживала меня, а остальное все могло подниматься и опускаться навстречу его телу.
Руки мои он продолжал прижимать к полу, а я все думала, что должна что-то по этому поводу сказать, но все забывала, и наконец поняла, что ничего говорить не хочу.
Прозвучал ещё один голос с британским акцентом:
— Жан-Клод сказал, что я здесь нужен, но похоже, тут уже очередь.
— Реквием, — сказала я его имя, только это и ничего другого, но он подошёл. Он опустился на пол рядом с нами в плаще с чёрным капюшоном, откинул его на спину, и открылись волосы, такие же чёрные и прямые, как сам плащ. Глаза у него были глубокие, темно-синие, как вспугнутые васильки на белой коже в раме чёрных волос. Усики и ван-дейковская бородка того же цвета воронова крыла, что и волосы и брови, обрамляющие синие глаза. Когда-то он говорил мне, что Бёлль хотела выкупить его у его мастера. Ей нужен был третий голубоглазый любовник. У Ашера — самые светлые синие глаза, у Жан-Клода — самые тёмные, у Реквиема — самые яркие. Его мастер отказался, и им пришлось бежать из Франции.
Он опустился у моей головы, встал на колени, как тёмный ангел в плаще, который он не променял бы ни на какое современное пальто.
— Что ты пожелаешь от меня, моя леди?
Голос у меня звучал с придыханием, но ясно. Молодец я.
— Если ты возьмёшь кровь, пока я от него питаюсь, я буду питаться от вас двоих.
Он не стал спорить, просто лёг рядом, и лицо его оказалось вплотную к моему.
— Как пожелает леди, так и будет.
— Ну, если будет, так пусть оно будет побыстрее, — сказал Байрон несколько напряжённей, чем раньше.
Реквием посмотрел на него, приподнявшись на локте:
— Ты подразумеваешь, что долго уже не продержишься?
— Да, — полупридушенным голосом ответил Байрон.
— Растренировался ты, — сказал Реквием.
— Ты с ней не трахался. Сперва попробуй, потом критикуй.
— Ты подразумеваешь, что она так хороша, что заставит тебя кончить рано?
— Перестаньте цапаться, — сказала я, поднимаясь и опускаясь вместе с Байроном. Он ещё старался удержать ритм ровным, но стал частить, и я знала, что как только он перестанет танцевать надо мной, тут-то оно и будет. — Быстрее, а то пропустишь момент.
— Как прикажет леди. — Реквием опустился на живот, на грудь, запустил пальцы мне в волосы. — Угол неудобный, — шепнул он. — Можно мне изменить угол, миледи?
— Да, — сказала я придушенно.
Он взялся за волосы и резко повернул мне голову набок, обнажив линию шеи. Сильно потянул за волосы. Я ахнула, но не от боли.
И оказалось, что смотрю я не в серые глаза Байрона, а на Натэниела. Он все ещё сжимался в комок неподалёку, но не слишком близко. Вид у него был испуганный и захваченный одновременно, и я не поняла этого выражения лица. Хотела понять, и у меня был миг, чтобы ощутить, как он это видит. Один любовник прижимает меня за руки к полу, стискивая свежий укус, вбивая себя в меня снова и снова, а я извиваюсь под ним. Теперь ещё один мужчина отдёрнул мне голову на бок, обнажил шею, и когда у меня наступит оргазм, он всадит мне клыки. Оба вампира вонзятся в меня одновременно, и ничего я не могу сделать, чтобы это прекратить. Для Натэниела неважно, что я это позволила. Важно лишь, что я зажата и беспомощна, полностью в их власти, и эта сцена его завела. Просто завела, он ловил кайф, пока смотрел, потому что это ближе всего было к тому, о чем он мечтал месяцами.
Его голод тяжестью лёг мне на мозг, и знала, что он бы отдал все на свете, чтобы быть в самом низу.
Тело Байрона стало терять ровный и плавный ритм, он изо всех сил сдерживался, чтобы просто не долбить туда-сюда со всей возможной быстротой.
— Вот-вот, — шепнул он, — вот-вот.
Я хотела повернуть голову, чтобы увидеть его лицо, но рука Реквиема напряглась, не давая двигаться. Его дыхание обжигало мне горло, и я знала, что это тепло он у кого-то позаимствовал.
— А ты, моя леди? Тоже вот-вот?
Голос его жаром расходился по коже.
Байрон сильнее навалился мне на запястья, вминая их в пол, и задвигался в более жёстком ритме. Я ощутила давление в паху, оно росло, росло, готовое прорваться, прорваться…
— Почти, — шепнула я.
Губы Реквиема коснулись моей шеи, только губы, как в поцелуе. Байрон пытался двигаться более плавно, овладеть собой, но голос его хрипло повторял:
— Почти, почти, почти…
Тяжёлое тепло у меня в паху рванулось наружу, я закричала. В шею вонзились клыки, тело Байрона взметнулось надо мной, содрогаясь на мне, во мне. Губы Реквиема присосались поверх поцелуя клыков, и он начал пить, и каждое движение его рта будто порождало новый оргазм.
Байрон кричал, тело его дёргалось вместе с моим. Рука Реквиема судорожно вцепилась мне в волосы, другая схватила за плечо, вонзила в меня ногти, и тело его тоже дёргалось, сотрясалось вместе с нашими телами.
Я кричала, пока не охрипла, а он все пил, и Байрон все распирал меня изнутри, вбивая себя в меня. Я будто застряла в бесконечном цикле наслаждения, когда одно движение даёт силы другому, и наконец мы свалились дрожащей грудой. Рот Реквиема отвалился от моей шеи.
