Натэниелу пришлось взять меня за две руки, чтобы вытащить из-под Байрона. Когда он поставил меня на ноги, колени не держали, и ему пришлось подхватить меня за талию. Я посмотрела на Реквиема, который уже завернулся в свой чёрный плащ. Мне пришло в голову, что он мог обидеться, и я сказала:
— Реквием, ничего личного.
Он осклабился — редкое явление. Обычно Реквием улыбается куда более сдержанно.
— Я не обижен, миледи.
И он распахнул плащ. Плащ был чёрный, а брюки под ним — серые. И на них спереди расплывалось пятно, будто он не успел добежать до туалета, только пятно было несколько другого происхождения. Не само пятно произвело на меня впечатление, а то, что оно разлилось от паха почти до колен.
Я приподняла брови, ожидая, что он смутится, но нет.
— Отличная работа, миледи, отличная.
Тут я покраснела, а он засмеялся — глубоким довольным смехом, очень мужским. Байрон подхватил, и у него смех был не так глубок, но самцовости в нем было не меньше. Ему уже удалось подняться на колени, а не стоять на четвереньках.
Натэниел смеяться не стал. Он помогал мне одёрнуть юбку. И что-то в его лице, в его молчании дошло до вампиров.
Реквием отвесил низкий размашистый поклон, запахнув плащ как крылья. Такой плащ — или этот самый — он использовал на сцене.
— Мои глубочайшие извинения, Натэниел, что я не стал просить твоего позволения, когда сюда вошёл. Жан-Клод — наш мастер и её мастер, но не твой.
Он посмотрел на Натэниела прямым взглядом синих глаз.
— Анита не нуждается в моем разрешении на что бы то ни было, — ответил Натэниел, но голос его заставил эти слова звучать не до конца правдиво.
Я вздохнула — вряд ли я могла обвинять его. Он чёртову уйму времени наблюдал, как все, кроме него, получают куда больше, чем право спать рядом. Но на глазах у этих вампиров я не могла извиниться — слишком многое пришлось бы объяснять. Я и не стала пытаться.
— Ты же спишь с ней каждую ночь, друг, не пожалей нам крошек со своего стола.
Он набрал воздуху, собираясь ответить, но я его остановила, положив ладонь ему на губы.
— Это была метафизическая необходимость. Натэниел хочет на какое-то время от неё избавиться.
Он посмотрел на меня, и я ладонью ощутила его улыбку. Улыбку только для меня, потому что никто больше её не видел. Он поцеловал мне пальцы и отодвинул их от своих губ, но выражение его глаз стало несколько менее несчастным. Тогда улыбнулась я.
— Давай перевяжем руку.
Я посмотрела на эту самую руку. Марля прилипла к ране, и рана начинала закрываться. Байрон как следует её прижал.
— И найди мои трусы, — сказала я.
Байрон извлёк из-под стола то, что осталось от моих трусов.
— Боюсь, они кончились, ласточка.
Я вздохнула. Прав был Берт: слишком короткая юбка, и уж точно слишком короткая, чтобы носить её без белья.
— Я найду что-нибудь тебе по размеру, — предложил Байрон.
— Что? — спросила я.
— Стринги. Хотя бы спереди будет прикрыто.
И он улыбнулся.
Я покачала головой, но приняла его предложение. Лоскуток вместо трусов лучше, чем вообще ничего.
Глава тридцать восьмая
Тёмный зал освещал только узкий прожектор посреди сцены, и в этом белом приглушённом свете стоял Жан-Клод. Луч озарял только его лицо и плечи, а остальное терялось во мраке. Создавалась иллюзия, будто его тело соткано из самого мрака, чтобы поднять на себе сияющую бледность лица, мерцающую белизну галстука, цветную искру сапфира, игравшую лишь при движении. Волосы — будто темнота вытянулась в тёмную нить и завилась локонами. Единственный цвет — это была бездонная синева его глаз и алый мазок помады поперёк лица. Это была не моя помада, по крайней мере, почти вся не моя.
Голос Жан-Клода взлетал над тёмным залом:
— Кто вкусит мой поцелуй?
«Вкусит» оставило сладость на моем языке, как будто я лизнула леденец. «Поцелуй» — призрачное касание губ на моей щеке.
— Кто обнимет меня?
«Обнимет» подарило мне ощущение тепла, как будто меня действительно крепко обнял кто-то мне не безразличный.
Голосом Жан-Клод владел всегда, но никогда так хорошо. Учитывая мой частичный иммунитет, мне вряд ли доставалось полной мерой; а сколько доставалось публике, мне и угадать трудно. Усилием воли я отвернулась от него, сияющего в круге света, и заставила себя посмотреть на публику. Глаза не сразу привыкли к темноте, но когда вернулось зрение, я увидела, что все лица обращены к нему. Люди глазели на него, будто на поднимающееся из темноты солнце, будто никогда не видели такого света. И только несколько женщин качали головами с недоуменным видом. Небольшой парапсихический талант — или хорошая тренировка. Марианна мне доказала, что не обязательно быть некромантом, чтобы иметь некоторый иммунитет от вампирских манипуляций с сознанием.
Один из немногих присутствующих мужчин стоял, а его спутница тянула его за руку, пытаясь усадить. Он тряс головой. Нет, он не будет сидеть в темноте и терпеть этот окутывающий голос. Он не понял, что здесь дело не в сексуальной ориентации. Дело в том, что это был Жан-Клод. Его сила — соблазн, никак не связанный с сексом — и полностью связанный с ним.
Двое официантов вели какую-то женщину к сцене. Женщина была высокой и почти болезненно худой. Очевидно, она размахивала пачкой денег потолще, чем у других, потому что Жан-Клод предпочитал женщин с более круглыми формами. Как он когда-то мне заметил, придворные французские красавицы его времени по сегодняшним стандартам имели бы двадцатый размер. Старые вампиры в основном предпочитают женщин низеньких и с формами. Мы просто живём не в том столетии.
Лампы вокруг сцены разгорались так медленно, что если все время смотреть на сцену, можно было бы и не заметить. Света как раз хватало, чтобы публике были видны тела. От пояса вверх видны были бледные руки, скользившие по телу женщины. Ничего такого, чтобы не комильфо, но Жан-Клод больше получал, касаясь спины, плеч или талии женщины, чем большинство мужчин от прикосновения к груди и паху. Иногда важно не что трогать, а как трогать.
Он прижал её к себе, не оставив просвета, и её тонкий силуэт почти слился с ним. Жан-Клод поднял к себе её лицо, бледной рукой охватил его, чтобы управлять поцелуем. Рука его охватила её за талию и напряглась достаточно, чтобы женщина откинула голову назад и удивлённо округлила рот. Однажды одна женщина начала лапать Жан-Клода, и он сейчас постарался, чтобы между телами не осталось просвета, куда могла бы пролезть слишком нескромная рука. Женщины эти воспринимали близкий фронтальный контакт как знак внимания, я же знала, что это не так. Это был признак полного контроля, и ещё… и ещё — что это ощущение ему удовольствия не доставляет.
Но когда он склонился к ней и сомкнул свои губы с её, неприятных ощущений не было. Он целовал её так, будто хотел вдохнуть всю. Он питался от её губ, как мог бы из шеи. И в некотором роде он действительно пил её.
Он пил её рот так, как подсказывала мне Дракон, когда была у меня в голове. Только та знала, как выпить суть мёртвого и сделать нежить мёртвой окончательно, насовсем. Здесь было не то, но до жути похоже. Он питал ardeur поцелуем.
— Николаос никогда бы не разрешила ему так пить, — произнёс за мной тихий голос.
Я обернулась и увидела Базза. Я не услышала и не ощутила его приближения, а это значит, что зрелище захватило меня больше, чем я думала.
— В смысле? — спросила я.
— Николаос знала, что он умеет питаться от публики даже без прикосновения, и потому запретила ему прикасаться к посетителям. — Базз посмотрел мимо меня на сцену. — Я думаю, она догадывалась, каким он может стать, и делала все, чтобы он не набрал такой силы.
— Она мертва уже почти три года. А ты говоришь так, будто сегодня впервые видишь такое представление.
Он посмотрел на меня:
— Так оно и есть.
Я вытаращила глаза:
— Николаос была мертва, она не могла ему помешать.
