Щелкопер, собиравший полицейскую хронику за ночь, обнаружил совпадения в семи сообщениях о пропаже людей или насилии в местных заведениях рынка вторичной розницы, и к концу дня все телестанции уже говорили об этом под эффектные кадры горящего здания, где раньше было заведение Антона Дюбуа в Миссии. Кроме того, с отдельными людьми происходило что-нибудь особенное: в тенях что-то шевелилось, из ливнестоков раздавались голоса и вопли, скисало молоко, хозяев царапали коты, выли собаки — и тысячи людей просыпались и понимали, что их больше не тянет на шоколад. То был поистине трехнутый денек.
Остаток ночи Ашер провел, суетясь и проверяя замки, потом перепроверяя, потом лазя в Интернете в поисках информации о Преисподниках — на всякий случай, вдруг кто-нибудь с последнего раза, когда он выходил в Сеть, вывесил новенький древний документ. Написал завещание и пару писем, затем вышел и опустил их в ящик на улице, а не оставил на стойке в лавке вместе с прочей исходящей корреспонденцией. Затем, уже на рассвете, когда бета-самцовое воображение разогналось до тысячи миль в час, совершенно вымотанный Чарли проглотил две таблетки снотворного, которые дала ему Джейн, и проспал весь трехнутый денек. На закате его разбудила звонком милая дочурка.
— Алло.
— Тетя Кэсси антисемит, — сказала Софи.
— Солнышко, на дворе шесть утра. Можно, мы обсудим политические взгляды тети Кэсси чуть позже?
— А вот и нет, на дворе шесть ночи. Пора купаться, а тетя Кэсси не дает мне взять Элвина и Мохаммеда в ванну, потому что она антисемит.
Чарли посмотрел на часы. Отчасти он обрадовался, что на дворе шесть вечера, а он разговаривает с дочерью. Хоть это осталось неизменным — что бы ни случилось, пока он спал.
— Ничего Кэсси не антисемит. — Джейн взяла отводную трубку.
— А вот и да, — сказала Софи. — Папуля, ты осторожней. Тетя Джейн поборник антисемитов.
— А вот и нет, — сказала Джейн.
— Нет, ты послушай, какая умная у меня дочь, — сказал Чарли. — Я вот не знал в ее возрасте слов «антисемит» и «поборник», а ты?
— Гоям нельзя верить, папуля, — сказала Софи.
Затем прошептала:
— Они терпеть не могут ванны, эти гои.
— Папа у тебя тоже гой, малыш.
— О боже мой, они повсюду, как люди из стручков![61] — Его дочь выронила трубку, заверещала, после чего хлопнула дверь.
— Софи, отопри сейчас же, — раздался в трубке голос Кэсси.
Джейн спросила:
— Чарли, откуда она этого нахваталась? Это ты ее учишь?
— Это миссис Корьева — она происходит от казаков, и у нее остаточные муки совести за то, что ее предки делали с евреями.
— А-а, — сказала Джейн.
Если нельзя обвинить брата, ей неинтересно.
— Ну так в ванную к ней собак пускать нельзя. Они едят мыло, а иногда залезают в ванну, и потом…
— Пусть лезут, Джейн, — перебил ее Чарли. — Может, только они и способны ее защитить.
— Ладно, только я буду выкладывать им самое дешевое мыло. Не французское.
— Мыло отечественных производителей их вполне устраивает, Джейн. Слушай, я ночью собственноручно составил завещание. Если со мной что-то случится, я хочу, чтобы ты вырастила Софи. Я туда это внес.
Джейн не ответила. Чарли слышал в трубке, как она дышит.
— Джейн?
— Конечно, конечно. Само собой. Да что это с вами со всеми такое? Что за большая опасность грозит Софи? Чего ты такой дерганый? И почему, блядь, ты не позвонил раньше, засранец?
— Я всю ночь занимался делами. А потом выпил две твои таблетки. И вдруг пропало двенадцать часов.
— Выпил две? Никогда не пей по две.
— Ага, спасибо, — ответил Чарли. — В общем, ладно, со мной наверняка все будет хорошо, но если вдруг нет, ты возьмешь Софи и на время уедешь из города. В Сьерру или куда-нибудь. Кроме того, я отправил тебе письмо, где все объясняется, — по крайней мере, все, что мне известно. Распечатай его, только если что-то произойдет, хорошо?
— Ничему лучше не происходить, ебала. Я только что потеряла маму, и я… ну за каким чертом тебе надо все это мне говорить, Чарли? Что у тебя случилось?
— Этого я тебе сказать не могу. Ты должна мне верить — у меня выбора не было.
— Как тебе помочь?
— Делай ровно то, что делаешь. Заботься о Софи, береги ее и чтобы все время с ней были собаки.
— Ладно, только пускай с тобой ничего не случается. Мы с Кэсси намерены жениться, и я хочу, чтобы выдавал меня ты. И позаимствовать твой смокинг. Это же «Армани», да?
— Нет, Джейн.
— Ты не хочешь меня выдавать?
— Нет-нет, дело не в этом. Да я ей заплачу, лишь бы она тебя взяла. Не в этом дело.
— Значит, ты считаешь, будто геям нельзя разрешать жениться, так? Ну вот, ты все-таки раскололся. Я так и думала — за столько лет…
— Я просто считаю, что геям нельзя разрешать жениться в моем смокинге.
— А, — сказала Джейн.
— Ты наденешь мой смокинг от «Армани», и мне придется брать напрокат какую-нибудь срань или покупать что-нибудь новое и дешевое, а потом я на веки вечные останусь на свадебных фотографиях полным мужланом. Я же знаю, как вам, парни, нравится показывать свадебные фотографии — это как зараза.
— Под «нами, парнями» ты имеешь в виду нас, лесбиянок? — осведомилась Джейн прокурорским голосом.
— Да, ебанушка, я имею в виду лесбиянок, — ответил Чарли голосом агрессивного свидетеля.
— Ой, ну ладно, — сказала Джейн. — Это же моя свадьба, наверно, я могу сама купить себе смокинг.
— Вот это будет мило, — сказал Чарли.
— Мне все равно теперь брюки в седалище надо немного расставлять.
— Вот и умница.
— Так ты береги себя и меня выдай.
— Очень постараюсь. Как считаешь, Кассандра пустит на вашу свадьбу маленькую еврейскую девчонку?
Джейн рассмеялась.
— Звони мне каждый час, — сказала она.
— Не буду.
— Ладно, тогда как сможешь.
— Угу, — ответил Чарли.
— Пока.
Вылезая из постели, он улыбался — и спрашивал себя, не в последний ли раз способен это делать. Улыбаться.
Чарли принял душ, съел бутерброд с арахисовым маслом и желе и надел тысячедолларовый костюм, за который заплатил сорок баксов. Несколько минут похромал по спальне, решил, что нога себя чувствует вполне прилично и без пеногипсового каблука можно обойтись, поэтому оставил его у кровати. Включил кофеварку и позвонил инспектору Ривере.
— Трехнутый был денек, — сказал Ривера. — Чарли, вам надо забирать дочь и уезжать из города.
— Я не могу. Это касается меня. Держите меня в курсе, хорошо?
— Дайте слово, что не станете делать глупостей и совершать подвиги.
