«Священник?» — с удивлением и все увеличивающейся неприязнью подумал Ласковин.
— Я сам разберусь! — отрезал Потмаков.
— Сам и убедишься! — сказал отец Серафим. — Осудишь, а Андрей землю нашу от него избавит! Верно, Андрей?
— Не так это просто, — сухо ответил Ласковин.
— Неужели трудней, чем вампира? — Отец Серафим изволил покровительственно улыбнуться.
— В определенном смысле — да, труднее. Охрана у него профессиональная.
— Убивают и президентов, — напомнил гость.
— Я не камикадзе! — возразил Ласковин, удивляясь молчанию отца Егория. — Попытаюсь, если окажется, что он таков, как вы говорите. Но никаких гарантий.
— Ну, ты попробуй, — сказал отец Серафим. — Не выйдет — найдем другого исполнителя.
«Вот стервец, — подумал Ласковин. — Я, значит, исполнитель? А ты?»
— Может быть, сразу к ним и обратиться? — сказал он.
— К кому?
— К другим исполнителям?
— Нельзя, — с важностью произнес отец Серафим. — На то есть особые причины.
«Мести, что ли, боишься?» — подумал Ласковин.
— Я — служитель церкви, — продолжил отец Серафим. — И мне самому в это вмешиваться нежелательно. Вот отец Егорий меня понимает. Не понимает только, что излишняя мягкость может принести много вреда. Но ты, Андрей, как я вижу, человек решительный…
Ласковин взглянул на Потмакова: в чем дело?
— Не дави на него! — заявил отец Егорий. — Мы сами разберемся!
— Извини, — гость сладенько улыбнулся. — Просто за дело болею.
Ласковину он напоминал крепкое румяное яблоко… с гнильцой внутри.
— Поеду, — сказал отец Серафим, вставая, — поздно уж, матушка заждалась.
Отец Егорий тоже встал, Ласковин остался сидеть. Гость взял Потмакова за руку.
— Брат, — сказал, заглядывая в глаза. — Прошу, будь строг! Пашерова надо остановить! Без снисхождения! Многое от этого зависит!
«Кино, — саркастически подумал Ласковин. — Чистый Голливуд!»
— Что смогу — сделаю, — с неожиданной мягкостью ответил Игорь Саввич. — Не сомневайся!
«Длинный сегодня день», — подумал Ласковин, вытягивая ноги. Провожать гостя он не собирался.
— Что так поздно вернулся? — спросил, появляясь, отец Егорий.
— В гостях был, — ответил Андрей и улыбнулся, вспомнив Наташу.
Потмаков, напротив, нахмурился. Подумал, должно быть, об Антонине. Но допрашивать не стал; в гостях так в гостях. Ласковин с удовольствием рассказал бы ему о Наташе, но… не сейчас.
— Батюшка, — произнес он, в первый раз называя так отца Егория, — можно узнать, как вы все-таки отличаете, кто служит сатане, а кто — нет?
— Многие служат… — пробормотал Игорь Саввич. — По ведению или неведению — многие.
— Нет, — уточнил Андрей. — Я о тех, кто…
— Понял, понял, — перебил отец Егорий. — Не о служащих, о предавшихся спрашиваешь.
Он стоял посреди гостиной, такой высокий, что потолок комнаты казался ниже, чем на самом деле.
— Бога спрашиваю, — сказал после паузы тихо. — Смиренно вопрошаю и жду. И Бог, если удостоит, — отвечает.
— Словами? — спросил заинтригованный и несколько благоговеющий Ласковин.
— Нет. Пониманием. Вижу: иная душа будто червем изъедена. А иной… как бы и вовсе нет. Вот такой-то и предался диаволу. А ты к чему спросил?
— Из любопытства, — ответил Андрей. — Отец Егорий, вы отца Серафима давно знаете?
— Давно. Что, не понравился?
— Нет! — решительно ответил Андрей.
— А ты ему — да! — усмехнулся Потмаков. Андрей пожал плечами.
— Он нам приглашения привез, — сказал Потмаков. — В Мраморный дворец, на прием.
— Зачем? — удивился Ласковин.
— Чтобы на Пашерова могли поглядеть. Говорит, будет он там.
— Сегодня пятница, — сказал Андрей. — Значит, до вторника ничего не предпринимать?
— А что ты можешь предпринять? — осведомился Игорь Саввич.
Андрей еще раз пожал плечами.
— Завтра утром, — сказал отец Егорий, — будет у нас разговор.
— О чем?
— О тебе! — Игорь Саввич взглянул строго. — Попрошу у Бога вразумления, чтобы указал, как тебе грех с души снять. Время ныне для искупления хорошее — Великий пост. Но уж и согрешил ты… — Отец Егорий покачал головой.
— Что скажете — то и сделаю, — ответил Андрей. Для него Антонина и все, что с ней связано, уже отодвинулось в прошлое. Сегодняшним стала Наташа.
«Напои меня полынью…»
— Скажу… — Отец Егорий пропустил сквозь пальцы веер бороды. — Почивать пора. Только давай сперва помолимся. Вместе.
За окном завыла собака. Не их, чужая.
«Завтра — новолуние», — неизвестно к чему вспомнил Андрей.
Спустя полчаса, уже лежа в постели, он подумал о Наташе, и тут же холодком шевельнулось в груди. «Почему? За что?»
В бескорыстную щедрость судьбы Ласковин не верил. Если двое встретились, значит, они нужны друг другу. Судьба практична. Зачем он, Ласковин, нужен такой девушке? Почему они встретились сегодня (вернее, уже вчера), а не полгода назад, когда Андрей был свободен и беззаботен? Почему — не через полгода, когда, может быть, он снова будет свободен?
Вспомнилось сказанное отцом Егорием: «Уж и согрешил ты…» За что?
Он уже засыпал, когда из тревожных мыслей образов вынырнуло бородатое лицо «двойника». Вынырнуло, усмехнулось: «Ты, владыка, и не знаешь? Оберег…» — И кануло, не договорив.
Наступила ночь.
— Когда-то я хотела стать врачом, — сказала Наташа, глядя на мрачноватые стены больницы, мимо которых они шли. — Даже в Первом меде отучилась почти три года…
— И что? — спросил Ласковин.
— Ушла. Лечить почти невозможно, а смотреть, как умирают…
— Ну, некоторых лечат! — возразил Ласковин, вспомнив Гудимова-младшего.
Выписался паренек в относительном порядке, не инвалид, а вполне дееспособный молодой человек. Но была ли в этом заслуга лечащих врачей или Вячеслава Михайловича Зимородинского?
— Не всегда, — согласилась Наташа. — И не всех, вот что обидно! Кому-то ты становишься доброй, а кому-то — злой. А злой быть не хочется!
Она встряхнула головой, и белые «уши» ее шапочки разлетелись в стороны.
— Как поработалось? — спросил Ласковин, имея в виду тренировку.
— Нормально.
Они остановились, пережидая поток машин, потом перешли на другую сторону и направились к троллейбусной остановке. Ласковин предпочел бы взять мотор, но Наташа сказала «Не нужно», и он не стал спорить.
— А твои танцы? — Андрей в первый раз задал вопрос о Наташиной профессии. — Тоже что-то лечебное?
