Потом женщина подняла руки, и они втроем вознеслись наверх – к трещине в потолке пещеры, а оттуда наружу.
Корди, мигая слезящимися глазами, увидела, что они стоят над морем всего в нескольких сотнях ярдов от Мауна-Пеле.
– Пойдем со мной, – сказала она девушке-богине, показывая ей бутылку с заключенным внутри духом. – Мне нужна твоя помощь.
Пеле покачала головой:
– Ты знаешь слова. – Она легко дотронулась до головы Корди Стампф. – Отныне ты принадлежишь к служительницам Пеле. Иди.
Байрон Трамбо попытался сделать шаг и тяжело сел на камень.
Корди повернулась к нему:
– Вы в порядке?
– Да, – выдавил миллиардер.
– Спрячьте голову в колени. Это помогает.
Он послушался, и постепенно головокружение прошло.
– Вот черт. – Он поднялся на ноги. – Эй, а где же она?
Корди оглянулась и увидела, что женщина исчезла.
– Она там. – Она показала на оранжевое зарево над вулканом. – Пошли. Я верну Элинор и помогу вам с вашим японским приятелем.
– Хорошая штука. Если бы мы выступали с этим в цирке, могли бы разбогатеть.
– Вы и так богаты, – напомнила Корди.
Он усмехнулся:
– Был. Япошки, должно быть, уже подлетают к Токио.
– Вы хотите сказать, что не заработаете миллион, даже если завтра у вас не будет ни гроша?
Улыбка тронула губы Трамбо.
– Да нет. Не хочу.
Они помолчали, а потом он воскликнул:
– Господи, ну и вонь от нас!
– Пошли. Когда все кончится, примем душ.
– Было бы неплохо, – сказал миллиардер, зябко переминаясь с ноги на ногу.
Корди оценивающе оглядела его.
– Знаете, а вы неплохо выглядите в голом виде. Для мужчины, конечно, – прибавила она.
Земля и небо наконец
Пришли на круги своя,
И закружился созвездий венец,
И встретилась с небом земля.
И в изумрудной морской дали,
Пение волн ловя,
Как птичья стая на воды легли
Прекрасные острова.
Что было раздельным – слилось навек,
И небо взметнулось ввысь,
И, проливая на землю свет,
Огни в вышине зажглись.
И скорые тучи начали бег,
И солнце вскоре взойдет,
И смотрит радостно человек
В высокий небесный свод.
«Кумулина», гавайская «Песнь творения»
Корди и Элинор спали долго, не слыша гудения садящихся и взлетающих вертолетов. Разбудило их пение птиц.
Элинор подошла к огромной кровати, где раскинулась Корди, так и не успевшая снять грязную рубашку и джинсы, которые она надела в Большом хале.
– Доброе утро.
Корди приоткрыла один глаз. Элинор протягивала ей чашку с горячим кофе.
– Где ты его нашла? – спросила она, едва шевеля губами.
– В твоем шкафу. Всем постояльцам полагаются кофеварка и запас кофе. – Она поморщилась. – Как болит голова!
– Да. Ты помнишь, что случилось?
– Нет. Так, какие-то обрывки.
– А как ты себя чувствуешь помимо головной боли?
– Ничего. Только пятки ноют.
Корди усмехнулась:
– Я хорошо их побила, когда загоняла обратно твою душу.
– Знаешь, что странно? – спросила Элинор.
– Что?
– Я никогда не верила в жизнь после смерти.
– Я тоже.
– И еще… я и сейчас в это не верю.
Корди отхлебнула кофе.
– Я понимаю, о чем ты говоришь, Нелл. Все это кажется нереальным. Как будто мы попали в параллельный мир или еще какую-нибудь ерунду из фантастических фильмов.
– Когда я очнулась, то подумала, что мне будет трудно вернуться к изучению Просвещения. Но сейчас я понимаю, что это не так. Может быть, я даже лучше пойму его.
Элинор помолчала.
– Что скажешь, если я сейчас оденусь и мы посмотрим, что осталось от этого места?
– Прекрасная идея. Только мне придется принять душ и надеть что-нибудь посвежее.
Элинор принюхалась:
– Какие у вас интересные духи, леди!
– О, это новинка сезона. «Лимбургский чеснок с анчоусами». Прекрасно отпугивает духов.
Элинор встала:
– Слушай, я даже еще не поблагодарила тебя. Не знаю, как и…
– Никак, – отрезала Корди. – Просто мы теперь…
– Как сестры. В радости и в горе.
– Да. – Корди отпила еще глоток. – А вот кофе, Нелл, ты варишь паршивый.
Первый этаж был засыпан обломками мебели и черепками посуды. На грязном полу валялись сломанные деревья и вырванные с корнем цветы. В миле к северу и югу виднелись столбы дыма от лавовых потоков, но сам курорт не пострадал, хотя шторм причинил ему немало разрушений.
Повсюду сновали рабочие и спасатели в желтых комбинезонах, блестящих на ярком утреннем солнце. Северный ветер отогнал тучи пепла далеко в океан, но иногда к свежему дыханию моря еще присоединялся запах серы.
У входа в здание суетились репортеры. На Элинор с Корди тут же направили телекамеры, но они отмахнулись и поднялись наверх, миновав спящих охранников.
Байрона Трамбо они нашли в разоренном банкетном зале. Миллиардер стоял на террасе и глядел вдаль. На нем были гавайская рубашка, шорты и сандалии. Рядом примостился Уилл Брайент.
– Привет, – сказала Корди.
Трамбо хмуро поглядел на нее:
– Я еще не забыл прошлой ночи.
– Я на это и не рассчитываю. Как Пол?
– Его отправили в больницу, – сказал Брайент.
Он был одет в белый полотняный костюм и показался Элинор чем-то похожим на Марка Твена.
– И как он? – спросила она.
– Врачи говорят, будет жить. Этой ночью у нас одни раненые. Ни одного смертельного случая.
– А Кэтлин, Майя и Бики? – спросил Трамбо. – С ними тоже все в порядке?
– Да, сэр.
– Черт, – сказал миллиардер.
– Они улетели вместе на рассвете. И взяли с собой Джимми Кахекили.
– О господи! Это еще зачем?
– Похоже, они собираются нанять гавайских сепаратистов, чтобы убить вас, – бесстрастно доложил помощник.
Байрон Трамбо только хмыкнул.
– А что японцы? – спросила Элинор.
– Эти улетели еще до рассвета, – ответил Трамбо. – Сейчас они уже на полпути к своей гребаной Японии.
– Что, сделка сорвалась?
– В конце концов они предложили мне тридцать пять миллионов.
– И что их больше всего напугало? Лавовые потоки? Или демоны?
Трамбо невесело улыбнулся:
– Ни то ни другое. Корди, вы помните, как загоняли в тело душу Санни Такахаси?
– Конечно.
– Я в спешке совсем забыл, что в этой чертовой бутылке два духа. А помните, как потом душа Диллона не хотела входить в тело?
– Помню.
Уилл Брайент посмотрел на Элинор:
– Ну скажите, как здоровые люди могут вести подобные разговоры?
– Не спрашивайте меня, – сказала она. – Я тоже там была.
– Так вот, – продолжал Трамбо. – Мы поменяли их местами. Представляете, я вручаю Сато его любимого друга, ожидая, что теперь он подпишет все, что угодно, а тот вдруг начинает говорить голосом Диллона. А потом встает Диллон и начинает что-то тараторить по-японски. Тут-то все и полетело к черту.
