себя: в другой одежде, верхом на Фурии. С другой стороны тоже призрачные руки завязывают повязки платья, которое я носила в Тареспагии. А потом вода стекает по моей шее и собирается во впадинке ключицы, большой палец мягко вдавливается в нее, запрокидывая мою голову назад, назад, назад, прежде чем стереть мерцающие капли.
Куда ни посмотри, везде мой образ: я ощущаю, как он наблюдает за мной, думает обо мне, чувствует меня.
Зажмурившись, выныриваю из дезориентирующей и бурной смеси воспоминаний и фантазий.
– Они все обо мне, – бормочу я в изумлении. – Боги, ты, должно быть, ужасный король!
Он хмурится.
– И что, позволь спросить, привело тебя к такому заключению?
– Как можно управлять королевством, когда ты только и делаешь, что грезишь обо мне?
Его черные брови взлетают, а с губ срывается смех – тот редкий смех, который будоражат каждую клеточку моего естества.
– Уверяю тебя, когда мне нужно править, мой разум превращается в жуткое место с кучей кровавых трупов.
Я корчу гримасу, и он проводит подушечкой большого пальца по впадинке между моими бровями и морщинкой на переносице.
– Напомни держаться подальше.
– Считай, что дело сделано. А теперь иди.
Я протягиваю руку.
Он не сразу меня понимает. Вообще-то совсем не понимает, поскольку подносит мою ладонь к губам. Прежде чем он успевает ее поцеловать или же облизать, я обхватываю его пальцы и тяну за собой в спальню.
– Однажды ты сказал, что мы только начинаем. – Я оглядываюсь, пока мои слова до него доходят. – Так давай же начнем.
В спальне темно, если не считать полосок лунного света, падающих на стеганые коврики, которые разбросаны тут и там на гладком каменном полу, и одинокой свечи рядом с кроватью. Остальные зажженные Фебом свечи уже догорели в своих латунных подсвечниках.
Я рада тьме, поскольку она скрывает все то многое, что я предпочла бы пока не показывать Лору. Во-первых, приобретенная недавно худоба, во-вторых, покрывающий лицо румянец.
– Обожаю, когда у тебя краснеют щеки. Особенно когда из-за меня. Что касается фигуры, Фэллон… – Он прижимает меня к себе и кладет руки мне на бедра. – Меня отчаянно к тебе тянуло еще до того, как Морриган решила, что мужчина со стальным сердцем и когтями, обагренными кровью, достоин такой очаровательной пары.
В груди все сжимается от его заявления, тем не менее я закатываю глаза.
– Я тебя умоляю! Обо мне многое можно сказать, но точно не «очаровательная».
Он скользит одной рукой к моей пояснице, другая огибает бедро, оставляя за собой ледяной след, который затем начинает гореть. Ладонь поднимается до тех пор, пока до голой кожи не остается всего ничего, затем касается разреза на платье и резко его распахивает.
Я опускаю взгляд одновременно с тем, как его рука заползает под черный шифон. Мгновение спустя те же два пальца, которые распахнули платье, прижимаются к туго натянутой ткани, прикрывающей мою самую интимную область.
Задержав дыхание, жду его дальнейших действий. В некоем уголке сознания возникает мысль прикоснуться к нему в ответ, но мне отчаянно не хочется терять то легкое давление между ног.
Кончики его пальцев замирают там, где ткань постыдно влажная. Он наклоняется, пока губы не оказываются рядом с моим ухом.
– Нет ничего более возбуждающего, чем чувствовать, как твое тело готовится принять меня. – Подцепляя влажную ткань пальцами, он облизывает раковину моего уха в направлении золотого колечка.
Легкие так распирает, а сердце так бешено колотится, что едва его холодные костяшки соприкасаются с моей разгоряченной плотью, с губ срывается дрожащий стон. Стон превращается в сдавленное хныканье, когда он надавливает на промежность.
– Даже не знаю, разорвать ткань или она еще пригодится.
Полагаю, пригодится для того, чтобы впитать в себя влагу, которую выделяет мой организм.
– И лишить себя возможности тебя испить?
О.
Мои.
Боги!
От его непристойных слов и прикосновений все во мне горит. Зачем он намекает, будто бы хочет коснуться ртом того места? Не может же он в самом деле этого хотеть!
– Хочу больше всего на свете.
– Почему? – Я задыхаюсь, когда костяшки пальцев поднимаются выше, задевая особенно чувствительную точку. – С чего тебе хотеть такого?
Он перестает дразнить меня и выпрямляется, чтобы взглянуть на меня сверху вниз.
– Мо крау, а почему мне этого не хотеть?
– Потому что… Разве это не… – я морщу нос, – не мерзко?
– Мерзко? – Он поворачивает руку и погружает в меня палец.
Потрясение от вторжения быстро сменяется восхитительным ощущением заполненности. Легкие сжимаются, и на выдохе с губ срывается его имя. Он вытаскивает палец, одновременно касаясь носом моего горла, затем вновь погружает палец в мое лоно. Все тело охватывает дрожь и не прекращается.
– Ты зачаровала меня, Биокин.
– Поэтому… я… дрожу?
– Да, мо бадок минан.
– Что… это значит?
– «Моя прекрасная пара».
Когда Лор убирает палец, мне кажется, будто я потеряла важную часть себя. Ощущение пустоты только усиливается, когда он возвращает ткань боди на место.
Должно быть, разочарование отражается на моем лице, потому что он ласково произносит почти нараспев:
– Какая же ты нетерпеливая птичка. – Он подносит палец, который был на мне – во мне – ко рту, кончик пальца блестит, словно запачканный медом. Затем Лор его облизывает. У меня перехватывает дыхание.
– Мед. Именно такая ты на вкус, Фэллон.
Воздух становится таким же удушающе горячим, как пульсация крови.
Лор возвращает ладонь обратно под платье, отодвигая черную ткань, затем входит в меня не одним, а двумя пальцами. Погрузив их внутрь дважды, он меня оставляет.
Я прищуриваюсь.
– Ну, ну. – Он тихо посмеивается, прекрасно осознавая, что его поддразнивания доводят меня до слез. – Перестань дуться, Биокин, и открой свой прелестный ротик. Я хочу, чтобы ты знала, почему я намерен провести большую часть своей жизни между твоих ног. – Он подносит пальцы к моему рту и ждет.
И ждет.
Он действительно ждет, что я… я… я…
– Я не прикоснусь к тебе, пока ты не попробуешь себя на вкус.
– А мне-то казалось, что мужчина вроде тебя не опускается до шантажа.
– Любовь моя, мужчина вроде меня живет, чтобы принуждать и сбивать с толку. А теперь открой ротик.
Я подчиняюсь, и он засовывает пальцы мне в рот, покрывая язык моими собственными выделениями. И, нет, мне не по вкусу. То есть мускусная сладость – не самое худшее, что есть на свете, но я пробовала нечто гораздо вкуснее, например, бенфрол и ликер, который выжимают из тонкой кожуры фрукта, а также губы Лора –
