Анхесенамон перевела взгляд с говорившего на странного человека в звериной шкуре, с дерзким прищуром слушавшего жреца – видимо, он пытался вникнуть в столь витиеватое начало. Нет, она представляла своего избранника совсем другим, а этого она просто боялась, и растерянность, вызванная тем, что на поиск вариантов времени уже не оставалось, не позволяла ей ответить Верховному жрецу что-либо вразумительное.
– Об этом должен заботиться каждый правитель, любящий свою страну и народ, – ответил за нее Эйе, – но царь не сеет, не пашет, не рубит камни в копях Асуана. Он должен приносить высшую пользу, имея божественное происхождение, чтоб боги благоволили к нему, как к сыну, а он будет руководить постройкой храмов и устраивать праздники в честь богов, чтить умерших, несущих вести о бренной жизни в царство Осириса, защищающего нас наравне с лучезарным Амоном. Боги должны радоваться, глядя на его деяния. Он должен делать процветающими их святилища, учреждать все новые божественные приношения, наполнять их сокровищницы золотом, серебром, лазуритом и бирюзой, а закрома ячменем и пшеницей, строить золотые ладьи и сопровождать богов в их путешествии от храма к храму…
Эйе перевел дыхание, ожидая хоть какой-то реакции, но ее не было, и он продолжал:
– Если царь перестанет выполнять божественные функции, страна придет в упадок, как случилось при твоем отце, ослепленном чужой верой. Ты помнишь, пока он строил свой презренный город, в храмах Амона прекратились обильные жертвоприношения, и Нил перестал питать пересохшие поля, чужеземцы рушили наши города и захватывали земли, торговцы не везли богатых товаров, а брат поднимал руку на брата, потому что никто не вершил справедливого суда. Боги отвернулись от нас, как родители от непутевого сына…
Анхесенамон понимала, все о чем говорит жрец – правда, кроме одного… Ее взгляд блуждал по небу, и Витус знал, что она там пытается разглядеть, но ничем не мог ей помочь – Атона больше не существовало и он никогда не вернется в эту землю.
Наконец, поняв, что солнечный бог покинул ее, Анхесенамон снова обратила взор к людям, но все молчали. Молчал и Арнуванда, не ожидавший такого приема.
– Скажи, о, Супруга Бога, – продолжал Эйе, – хочешь ли ты вновь ввергнуть страну в безумие распрей и голода? Ведь ни один человек, каким бы могучим он ни был, не в силах противостоять богам. Аринна не придет в землю Амона, потому что у нее есть своя страна – страна Хатти. Зачем ты хочешь привести ее сюда – чтоб отринуть от нас наших богов, дающих нам благоденствие и радость?.. – Эйе смерил взглядом чужеземного гостя, – мы не можем принимать его с миром, не погубив при этом царство, созданное для нас между обиталищем небесного Амона и владыки вечности Осириса! – закончив на столь патетической ноте, Эйе незаметно сунул в руку Витуса какой-то предмет и вытолкнул новоиспеченного жреца вперед.
Сжав руку, Витус понял, что в ней находится рукоять кинжала. Если царица даст знак страже, ему конец, но она, видимо, ни на что не могла решиться, мечась между жестокой правдой и мечтами; между реальностью и будущим, которое, похоже, оказалось ей неподвластно.
…А тут еще этот хетт со зверским лицом, который тоже может прийти в себя. Надо действовать!.. – в несколько прыжков Витус покрыл расстояние, отделявшее его от жертвы, и снизу, чтоб принц не успел перехватить руку, нанес удар. Никто из стражников не шелохнулся (видимо, внутренне они были согласны с Эйе), и только танцовщицы истошно завизжали, а Анхесенамон, закрыв лицо руками, уронила голову; золотой коршун камнем ринулся на землю, покатившись к ногам Верховного жреца, словно вслед за ускользающей добычей, а черные волосы царицы растеклись по плечам, вставив лицо в траурную раму.
Все произошло в считанные секунды, за которые Витус успел нанести еще один удар в падающее навзничь тело. Леопардовая шкура окрасилась кровью, и лишь лицо хетта осталось невозмутимым – наверное, неизвестная Аринна накрыла его своим крылом, унося в далекую горную страну Хатти.
Синатхор, догадавшийся, что, скорее всего, его ждет участь хетта, в последней надежде, бросился к царице; попытался привести ее в чувство, и она подняла голову, открыла глаза, растерянно озираясь по сторонам. Медленно убрала с лица волосы. Вряд ли она могла трезво оценить ситуацию, и Эйе воспользовался этим – не дав ей возможности отдать ни одного приказания, он торжественно напомнил:
– У тебя осталось три дня, чтоб выбрать мужа, но можешь сделать это здесь и сейчас.
– По закону, данному нам Амоном, – прошептала царица, – в случае, если вдова царя не сможет найти себе нового мужа, ее супругом становится Верховный жрец. Пусть писцы сделают об этом запись в хрониках, а глашатае сообщат народу.
– Жизнь! Благоденствие! Здоровье! – воскликнул кто-то, и все присутствующие, включая Синатхора, подхватили здравицу новому царю.
…Как, оказывается, просто убить человека! – Витус смотрел на обагренный кровью кинжал, – надо всего лишь думать, что ты совершаешь благое дело, и чужая жизнь перестанет казаться драгоценностью… Но тогда можно оправдать любого маньяка, ведь никто не знает, что ему кажется благим поступком, а что нет. Наверное, для того и нужен Бог, чтоб определять эту самую меру благости, а вовсе не для того, чтоб возносить ему молитвы, которые тот все равно не услышит. Оказывается, я всегда был прав, что Бог живет в каждом из нас, а не в высоком доме с колоколами и не в этом храме с золотой статуей, которую я, как последний идиот, натирал мазями…
Он огляделся, взирая на мир с позиции вновь обретенной истины. Жрец Эйе… нет, теперь уже царь Эйе, довольно улыбаясь, держал руку своей новой жены, только что добытой в честном поединке. Анхесенамон не смотрела, ни на мужа, ни на лежащее в нескольких метрах мертвое тело. Даже не щурясь, она впилась взглядом в огромное, висящее перед ней вечное солнце, которое заменило то маленькое, исчезнувшее навсегда и унесшее с собой надежду. Синатхор испуганно глядел на царицу – не в ее лицо, а на волосы, думая, сможет ли кто-то уложить их лучше него, ведь в этом заключался его шанс выжить.
Прежде, чем расстаться с кинжалом, Витус опустил взгляд и увидел, как в складках красного, очень гармонирующего с кровью, узора юбки что-то блеснуло. Совершенно не осознано наклонился, бросив кинжал – на куске веревки, обвязанном вокруг пояса принца, висел перстень с большим зеленым камнем. Не спрашивая ни у кого разрешения, Витус сорвал его, крепко зажал в кулаке, и в тот же миг почувствовал, что воздух начинает вибрировать, искажая лица окружающих. А, может, они исказились от страха, видя, как человек, только что стоявший перед ними, обретает странное свечение и поднимается вверх, теряя телесные формы.
