убирает руку с доспехов и касается моей напряженной челюсти. Жест столь ласковый, что сердце переполняется и кажется слишком большим для грудной клетки.
Я уже собираюсь взять его глубже, когда он обращается в дым и появляется вновь, полуприсев передо мной.
– Не хочу излиться тебе в рот, птичка. Не сегодня. – Он берет меня за подбородок и обводит большим пальцем контур губ.
Я тяжело сглатываю, понимая, чего именно он хочет, и желудок сжимается, будто в нем кишат сотни змей. Не успевает страх мной завладеть, он подхватывает меня на руки, несет к кровати и укладывает, смахнув на пол книгу, оставленную Фебом.
– Боли не будет. В этом я могу поклясться.
Учитывая, что он никогда не проникал сам в себя, как он может знать наверняка? Я пытаюсь успокоить расшалившиеся нервы, пока он снимает доспехи и рубаху. Следом за ними летят ботинки и брюки, наконец он предстает передо мной восхитительно обнаженным – произведение искусства в серых и золотых тонах.
Свет луны падает на его торс, выделяя каждый бугорок мускулов и подчеркивая дорожку черных волос, которые густеют под пупком. Я прослеживаю, как они спускаются к устрашающему члену, направленному прямо на меня, – оружие из кожи и вен.
Он забирается на кровать, и я задерживаю дыхание, затем резко выдыхаю, когда он раздвигает мои колени и наклоняется. От прикосновения языка к складочкам лона я задушенным голосом выговариваю его имя.
Просто проверяю, что ты все еще мокрая, мо крау.
Я бы ему сама сказала, вот только единственные слова, которые удается отыскать в памяти, это стоны. Так я выражаю преданность мужчине, который одним лишь языком уносит меня в звездное небо.
Позвоночник выгибается дугой, кровь сгущается и собирается в том набухшем бугорке, который терзает Лор. Пока он шепчет мне в голову, какой у меня потрясающий вкус и что он будет ощущать меня у себя во рту еще несколько дней, я распадаюсь на миллион клеток, не более плотных, чем те облака, которые он вызывает над Люче всякий раз, когда не может совладать с собой.
Наконец он перемещается, влажная головка касается внутренней стороны моего бедра, окрашивая меня своим желанием. Остановившись, с членом, тяжело лежащим между моих бедер, он касается своим носом кончика моего носа и запечатлевает легкий, как перышко, поцелуй на моих приоткрытых губах, затем развоплощается в свою туманную версию. Струйки прохладного дыма скользят между моими грудями и вокруг шеи, а потом…
А потом ледяные тени забираются в горячие складки между ног, и, не твердея, расширяются и уплотняются, медленно меня растягивая.
– Хочу плоть, Лор, – стону я. – Перекинься обратно, чтобы я могла к тебе прикоснуться.
Сперва я должен удостовериться, что твое тело меня выдержит.
Я задерживаю дыхание, когда его морозная широта распускается.
Ты вынесешь больше?
– Да, – выдыхаю я, и его тени разворачиваются, толкаясь в стенки моего органа. Руки взлетают, но пронзают лишь прохладный туман, тонким слоем покрывающий мое тело. – Плоть… прошу.
Наконец он мне потакает, тени светлеют и превращаясь в твердые бугры и резкие впадины. Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, когда он заполняет меня всю.
– Слишком много? – хрипит он.
– Нет. – Я хватаю его за ягодицы, чтобы не позволить дематериализоваться, и хотя блаженство размывает границы моего сознания, я болезненно понимаю, что даже у меня нет сил удержать этого мужчину, если он решит уйти. – Останься.
На мне.
Во мне.
Со мной.
И он остается. Золотистый взгляд сверкает, когда он проникает все глубже, в каждый уголок моего естества.
Отныне и до скончания веков, Биокин.
Сердце сжимается, запоминая каждый лихорадочный удар, прежде чем отпустить их все сразу.
Он отводит бедра, выходя, пока внутри меня не остается только головка, затем напрягает ягодицы и проникает глубоко.
Хотя его тело создано для неба, оно движется, подобно океану, – волна, которая накатывает далеко и разбивается о мои берега, прежде чем отступить, как отлив.
Он целует меня: так невыразимо нежно, словно сглаживая грубость сильных толчков.
– Больно? – Его глаза полуприкрыты, наполовину безумны.
Проводя ногтями по позвоночнику, тугому и скользкому, как намокший от дождя канат якоря, я мысленно шепчу: Нет, мо крау.
Когда до него доходят мои слова, он замирает. медленно моргает. Затем прижимает рот к моему и толкается в меня. Тепло разгорается везде, где соприкасаются наши тела – восхитительный жар, который воспламеняет плоть и распаляет сердце.
Лор отрывается от моего рта, и я моментально испытываю острую потерю, но тут он обхватывает мою ногу и закидывает себе за спину. Обхватывая мое бедро и не сводя с меня пристального взгляда, он шепчет:
– Харофф бейя ан ха ток’ту, харай бе.
Тембр его голоса низкий, слова отпечатываются в моем сознании, каждый слог, каждый странный согласный звук проникают в меня в такт движениям его бедер.
– Скажи… что это значит.
Это значит: «До встречи с тобой, птичка, я не жил, а лишь существовал».
Пульс учащается, эмоции завладевают мною. Дрожащей рукой я глажу маленькое чернильное перышко у его глаза, затем провожу пальцем по размазанной черной линии, обрамляющей его сияющие глаза.
Палец замирает, а губы приоткрываются для потрясенного вздоха, когда он входит так глубоко, что меня до самого мозга костей пронзает разряд тока. Я выкрикиваю его имя, от чего он чертыхается и ускоряет толчки, пока его не охватывает дрожь, и он не рычит, как зверь, выпущенный из клетки.
Зверь, которого выпустила я.
Мой зверь.
Дрожь за дрожью сотрясает его большое тело, вызывая горячий поток, который, должно быть, проникает через мои стенки, поскольку кровь согревается.
Да, Биокин, – он целует мою ладонь, – твой зверь.
Капелька влаги скатывается с кончика его носа и попадает мне в рот. Я сглатываю, намереваясь впитать в себя всего этого мужчину… свою пару, который окутал меня своими темными всполохами и пропитал своей неустанной лаской.
Твое чудовище.
Вот только в книгах чудовища никогда не «живут долго и счастливо». Но если кто этого и заслуживает, так это мужчина, все еще находящийся внутри меня.
В висках эхом раздается пророчество Бронвен, и в кои-то веки я не чувствую ни вины, ни отвращения, размышляя об убийстве Данте, только несгибаемую решимость.
Как всегда, он видит образы, мелькающие в моем воображении.
– Мы найдем другой способ. Даже не задумывайся об этом.
Но я задумываюсь.
А как иначе?
Из сна меня выдирают тяжелые удары кулака в дверь. Ощущение такое, будто костяшки пальцев стучат по самому черепу.
– Встаем,
