Но ничего не происходило. На меня не набрасывались голодные твари, не уходила земля из-под ног, из пропасти не лезло наверх чудовищное создание этих гор, чтобы поглотить человека, нарушающего спокойствие их мира.
Холод поднимался по моему коченеющему телу. Рядом кружили мелодии, рожденные ганлином гурха, – бесплотные, легкие, мягкие, сглаживающие какофонию моей флейты, призывающей потусторонние силы. Я закрыл глаза, продолжая играть, не прерываясь ни на секунду, сосредоточился на музыке и почти не заметил, как лед, охватывающий мою физическую оболочку, начинает сковывать и душу… Холодный укол в солнечное сплетение. Затем еще одна ледяная игла, и еще…
Ганлин кричал от боли. Мое дыхание давало ему жизнь, отбирая ее у меня. Печали, радости, заботы, огорчения, привязанности, сомнения, картины прошлого – уходили, утекали, превращаясь в долгие, резкие, мелодичные, обрывистые, режущие слух звуки, которые издавала флейта. Из них сложилась недолгая, плавная, задумчивая элегия – мое детство. Старый дом в пригороде, стены, увитые плющом, высокие окна с мелкими разноцветными стеклами… Подозрительные взгляды соседей, видящих во мне нечто противоестественное, чуждое, почти враждебное. Родители, всем своим видом постоянно показывающие неловкость за мое появление и существование. Старший брат, привязанность которого сменялась приступами агрессивной враждебности… Все эти воспоминания, превращенные в пение ганлина, уплыли и растаяли в темноте.
Прерывистая интермедия – частная школа. Любопытные, не слишком приветливые одноклассники. Одни упорно инстинктивно сторонились меня, другие не менее упрямо искали моей дружбы, которая заканчивалась через несколько недель пылкой ненавистью. Там я понял – единственное, что никогда не обманет и не предаст меня, – книги и знания.
Университет – спокойное, плавное движение по жизни в темпе анданте сменило живое, яркое, с четким, острым ритмом, время от времени приобретающее драматическую окраску скерцо – встреча с Тиссой.
Бурный пассаж, когда мне казалось, что звуки ганлина несутся с огромной скоростью, рассыпаются и тут же сливаются в стремительный поток – смерть Уолта.
И наконец – кульминация – горы. Вечные, неприступные, запретные…
Больше ничего.
Безграничное пространство, продолжение безбрежности гор. Я сливался с этим миром, становился одной из его изменчивых и постоянных частей. Мое сознание охватывало сразу все происходящее вокруг. Я превращался в буран, сметающий с вершины Матери Богов альпинистов, начавших восхождение из последнего лагеря. С холодным равнодушием наблюдал, как засыпает снег палатку трекеров, остановившихся на склоне одного из безымянных шеститысячников. Шел рядом с гэлугпа, взбирающимся по тропе к одинокой ступе. Проваливался в пропасть изрезанного трещинами ледника. Следовал за сотнями бесплотных призраков – пришельцев из мира без форм, слепо бредущих куда-то. И все это одновременно.
Ганлин захлебнулся последней нотой и смолк.
Я увидел крошечное пятно света в темноте – огонек, горящий в заброшенном лодже. Рядом с ним сидела девушка. Она обхватила себя руками за плечи, стараясь защититься от холода, который заползал в комнату через разбитое окно. Я вошел вместе с ним. Медленно приблизился, беззвучно ступая по грязным рассохшимся половицам, протягивая руку, чтобы коснуться ее спины. Девушка вздрогнула, оборачиваясь, я увидел, как стремительно расширяются зрачки синих глаз, услышал приглушенный вскрик и очнулся.
Вокруг стояла оглушительная тишина. От нее звенело в ушах. Казалось, голова окутана ватным одеялом, не пропускающим ни единого звука. Я сидел, привалившись спиной к камню. Тело затекло. В серых предрассветных сумерках клубился туман, поднимающийся из пропасти. Он скрывал горы, валуны, молельный камень… сквозь белый кисель проступали только их неясные очертания. В моем сознании плавала такая же муть, в которой виднелись расплывчатые, непонятные образы.
Я понял, что сжимаю ганлин слишком сильно, пальцы онемели, в них врезалось серебро окантовки. Посмотрел на музыкальный инструмент и увидел, как белый цвет кости меняется на глазах. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, в чем дело. Флейта была испачкана кровью. Липкие капли стекали с ладони. Другая рука тоже оказалась красной.
Я поднялся, держась за камни. В голове звенела пустота. Но меня все сильнее наполняло ощущение собственной целостности и нереальности окружающего. Вернее, оно перестало иметь значение. Прежние воспоминания потеряли смысл. Стерлись, смазались, расплылись в черноте моего прошлого.
Ганлин вытянул из меня прежнюю жизнь, но должен был что-то дать взамен. Я прислушался к себе, но не нашел ни новой силы, ни магии. Оставалась лишь усталость и еще странная уверенность – меня ждут. Я должен вернуться. Идти вперед. Наверх. По той же самой дороге, по которой пришел сюда ночью.
Сенсо Тенг
В тусклом, призрачном свете тропа под ногами выглядела глубоким шрамом на теле горы. Низкие кусты стлались по камням черным дымом, полосы лишайника багровели, словно длинные ссадины. Мерное дыхание гор текло в небе, сгущаясь в облака.
Я шел, почти не ощущая веса своего тела. Как будто плыл над дорогой. Когда впереди появился старый, давно заброшенный дом, он показался мне уродливым наростом на склоне горы. Хотелось пройти мимо, но я помнил, что мне надо именно сюда.
Возле стены топтались несколько неуклюжих, сгорбленных теней. Они искали дверь и не могли ее найти. Услышали мои шаги, медленно обернулись и с внезапной прытью отпрыгнули в темноту, затаились там. Не обращая на них внимания, я вошел, переждал легкую дезориентацию, оказавшись в пустой каменной коробке, накрытой сверху тяжелым потолком. Поднялся по лестнице. Прошел, придерживаясь рукой за стену и чувствуя под ногами неустойчивую тонкую полоску пола, под которой лежала пустота первого этажа. Остановился возле двери в конце коридора. Оглянулся. По доскам тянулся длинный, прерывистый, темный след – кровь с моих пальцев. Но это меня не беспокоило.
Я толкнул дверь, сначала слабо, затем сильнее, но та не открылась. Заперто.
С той стороны было тихо. Ни шороха, ни скрипа, ни вздоха. Я приложил руку, в которой продолжал сжимать ганлин, к рассохшимся доскам, и прежняя уверенность – меня ждут – вернулась. В памяти медленно всплыло имя – Тисса… Я произнес его вслух, сначала очень тихо, пробуя на вкус, затем громче. За дверью послышались быстрые шаги и напряженный голос, вибрирующий от сдерживаемой надежды:
– Рай, это ты?
Это имя ничего не сказало мне, оно не имело значения, но я ответил:
