– Ох-ох, – шептала она, поправляя его влажные темные волосы, дотрагиваясь до щеки. Ей хотелось приподнять его веки и заглянуть в мертвые глаза, но она не решалась.
Все страдание, испытанное ею в жизни, поблекло, съежилось в свете этого резкого чувства огромной необратимой утраты – будто грудь разрубили топором и насыпали туда горячих углей вперемешку с кусками льда.
Катя ничего не знала о Мариусе. Час назад не подозревала о том, что он был на свете.
Мариус был мертв.
И все же она любила его всем сердцем и горевала, будто знала его с самого детства, будто он был потерянным и слишком поздно найденным другом, наперсником, возлюбленным.
Всхлипывая, она внесла данные в компьютер, села рядом с мертвецом на стул и опять взяла его за руку, уже начинавшую коченеть.
Долго так сидела.
два…
Она вышла из морга и удивилась тому, что мир был прежним. За окном прозрачные сумерки пропитывались стремительной весенней темнотой, тополя шуршали молоденькими листьями.
Катя поднялась на этаж онкологии.
Отделения большого госпиталя разделялись для нее на те, код к дверям которых она знала – онкология, хирургия, диагностика, – и те, куда лаборанты обычно не заходили, – например родильное. Это было правильно, хорошо, что она его не знала!
Знакомая медсестра, попавшаяся навстречу, рассеянно кивнула. Катя шла по пустому коридору, пахнущему дезинфекцией, линолеумом и застарелым физическим страданием. Свет у одной палаты чуть мигал, и она подумала – мать, наверное, там. Так и было.
Мама не спала, смотрела на дверь, будто ждала ее.
– Доченька, – сказала она по-русски. – Пришла, котеночек мой! Я и не надеялась…
Катя не хотела больше плакать, держалась из всех сил. Мама закашлялась.
– Я отказ подписала, чтобы тебя не искали, знаешь же, они всегда родственников на совместимость проверяют, когда можно пересадку… Сказала – нет. Не могла, после того как я поступила…
Она протянула тонкую костлявую руку, которая чуть дрожала на весу. Не думая, Катя шагнула к кровати – взять, обнять, наконец почувствовать мамину любовь. Лицо у мамы сильно осунулось, было почти серым, глаза глубоко запали. При этом она умудрялась оставаться красивой, как диснеевская ведьма Малефисент в мультике…
Ведьма…
Катя резко остановилась. В маминых глазах дрожали, прятались, собирались прыгнуть из засады тусклые оранжевые огоньки. Протянутая рука вдруг показалась когтистой лапой, из которой не вырваться, если сцапает.
Катя шагнула назад.
Мать поняла, что Катя поняла. Она зарычала, как животное, дернулась за дочерью, чуть не упав с кровати, чуть не повалив стойку капельницы.
– Сссука, – прошипела она хрипло. – Тварюга бездушная. Зачем я тебя рожала и растила? Я бы у тебя не все забрала – только чтобы рак этот сраный выжечь! Да если бы и все – кому ты нужна на хер?
– У меня есть дочь, – сказала Катя медленно. Она подумала про Фрейю – золотые волосы, молочное дыхание, смех, жаркий шепот в ухо, неуверенные касания легких ладошек (мама не любит обниматься). – Я люблю свою дочь. Как могу.
Мать, откинувшись на подушки, рассмеялась сухим злым смехом.
– Я тебя тоже пыталась любить, пока Сашка с той шалавой не спутался. Пришел, честный такой, тебя забрать хотел с собой в Самару. «Женечка ее полюбит». Щас! От меня никто не уйдет, ничего не заберет…
Мама криво улыбнулась.
– Ты тоже так можешь, как я его. И Гэри, когда надоел хуже геморроя. Не пробовала еще? Кошку не надо учить охотиться. Кошка хочет – кошка прыгает, мышка пищит. Они тоже пищали-плакали-просили…
Катя вспомнила, как однажды утром папы дома не оказалось. Мама велела не спрашивать, сказала, что Катька ему не нужна больше, что он уехал, не вернется никогда, многие дети без отцов растут, и ничего. Во второй – рявкнула на Катьку. В третий – отхлестала по заднице очень больно.
Папа. Черная дыра в душе на месте папы. Отчим Гэри. Царапина на его месте. Мама, красный халат, туристическая сумка, жесткий песок ночного пляжа под спиной, водоросли в волосах, слезы потерянного, раздавленного нелюбовью подростка. Чертов Джастин – не будь она такой израненной, не поверила бы ему так быстро, не повернула бы на ту тропинку. И где-то дальше, за другим несбывшимся поворотом, поехала бы в Лондон побродить по музеям, подняла бы глаза от деревянного заводного тигра – и натолкнулась бы на взгляд Мариуса, живого, молодого, тоже узнавшего Катю и неуверенно улыбающегося – «что же мы теперь будем делать?»
Катя почувствовала, как закипает в ней черная кровь – из живота к сердцу, из сердца в голову, как загораются глаза рыжим ведьминским огнем, тайным пламенем подводного вулкана. Глубока вода, темна, холодна – но огонь выхлестывает себя вверх, идет горлом, вырастает до небес.
Катя схватила мать за руку.
Кошку не надо учить. Кошка всегда умеет.
Она увидела тело матери насквозь: черное сердце – паук в паутине сосудов, серый мозг с длинным хвостом спинного, белесые медузы лимфом тут и там. Пульсация. Тепло жизни, которое можно забрать в себя.
Мать застонала – жалобно, тоскливо.
Катя не могла остановиться, вулкан не контролирует свое извержение. Она забирала энергию, скребком проходила по плоти, вычищая и иссушая митохондрии клеток, захлебываясь, но не прекращая.
Когда она отпустила мать, та выглядела на двадцать лет старше, и от красоты ее ничего не осталось. Она упала на подушку и улыбнулась – не издевательски, а нормально, почти тепло.
– Так тоже можно, – сказала она. – Такая смерть куда быстрее… А теперь – пошла вон, дочка.
Катя сама не помнила, как доехала до дома. Помнила секунду, когда выехала на холм и увидела море до горизонта и лунную дорожку. Энергия так ее переполняла, что казалось – сейчас она взлетит с холма вместе с машиной.
Она подумала о Мариусе, который лежал в ледяном ящике морга, в вечной темноте. А если закачать эту энергию в его мертвое тело? Наполнить его жизнью?
Откроет ли он глаза?
Какого они цвета?
три…
Джастин еще не ложился. Он выпил все пиво, посмотрел три матча и ждал Катю.
Она видела – он себя накручивал.
Она давно не получала по морде.
Он давно не связывал ее, не закрывал ей рот резиновым кляпом, не брал ее грубо и глубоко, так что ей было больно ходить на следующий день.
Катя знала – та, жестокая часть его голодна, как вампир, и требует своего.
– Чего так долго? – спросил Джастин раздраженно. – И не отвечала, я звонил раз пять?
Что бы Катя ни сказала, ситуация всегда развивалась лишь в одном направлении. Поэтому она молча улыбнулась Джастину и пошла наверх, в спальню.
