Женя понял, что ничего не добьется, если Виталий сам не захочет говорить правду, а заставить его невозможно и пригласить в свидетели тоже некого.
– Ладно, пусть все останется на вашей совести, – Женя встал, ища, куда б ему стряхнуть пепел, и не увидев пепельницы, спросил, – газетку можно?
– Да, конечно, – Виталий протянул страницу, и Женя непроизвольно взглянул на текст. В глаза бросилась, выделенная жирной черной рамкой колонка, в которой «группа товарищей» скорбела о безвременной и трагической смерти поэта Виктора Лисицина. Заканчивался некролог словами: «Его покинула Муза, и он не вынес одиночества».
…Так выглядят настоящие сумасшедшие, – подумал Женя, – работать надо, как я, и никакие музы не нужны!.. Если только не считать моей Музой эту, рыжую… Резкий переход от полного бессилия к осознанию заслуженной победы, сразу просветлил мозги. …Жалкий маг, который просто бессовестно лжет и изворачивается!.. Чего он стоит, в сравнении со мной, настоящим писателем?.. Я всем докажу, что сумасшедший здесь, кто угодно, только не я!.. Раз этот козел не хочет ничего делать, я найду других, которые захотят, – он вспомнил о матери Анастасии, – кстати, она ж обязана помогать мне!..
Женя бросил на стол скомканный кулечек с пеплом и не прощаясь, вышел; молча проследовал мимо удивленной Даши. Колокольчик звякнул, хлопнула дверь…
– Слушай, кто это такой? – Виталий выглянул из кабинета, – ты его знаешь?
– Первый раз вижу, – Даша поспешно отвернулась, чтоб муж не заметил ее волнения.
– Псих какой-то. Кристину приплел…
– Милый, – Даша улыбнулась, обрадованная, что Женя сдержал слово, – мы ж договорились забыть об этом – ну, с кем не бывает?.. Теперь у нас все будет лучше прежнего, правда?
– Правда. Только наговорил он – все настроение испортил.
– Я подниму тебе настроение, – она подошла и прижалась к мужу, – я люблю тебя и готова верить во что угодно, только бы все было хорошо…
* * *
…О «Колесе Фортуны» можно забыть! Пусть закрывается! Оно сделало свое дело и больше мне не интересно, а, вот, Кристине я обязательно подарю свою новую книгу. Ей понравится, я уверен. А как еще она узнает, кто вытащил ее из этого сборища храмовых проституток?.. – перед глазами тут же возникло наивно удивленное личико; прядь, небрежно выбившаяся из-под шапочки…
Женя и не заметил, как оказался во Дворце культуры, но плаката с портретом матери Анастасии в фойе не было. Он остановился, озираясь по сторонам, и, как в самый первый раз, из уголка под лестницей раздался голос вахтера:
– Вы куда, молодой человек?
– У вас тут прорицательница работала…
– Так уехали они, – вахтер вернулась к своему вязанию.
– Как уехали?!.. Куда?..
– Почем же я знаю? Собирались не меньше месяца быть, но, видно, не пошло у них дело, – вахтер вынырнула из-под настольной лампы, разглядывая Женю, – а вы, молодой человек, случаем не Евгений?
– Да, а откуда вы знаете?
– Мать Анастасия говорила, что вы обязательно придете, – она достала конверт, – и просила вам передать.
Женя тут же извлек листок, исписанный прилежным, почти школьным почерком, и прочитал: «Обстоятельства вынуждают меня покинуть ваш город, но это не значит, что мы расстанемся. От нас невозможно избавиться… (местоимение, стоявшее во множественном числе, смутило Женю, но он пришел к выводу, что автора подвела, либо спешка, либо слабое знание русского языка) …теперь ты будешь искать нас повсюду. Ты будешь любить нас, а мы будем причинять тебе боль и страдания, но тебе они покажутся радостью. Ты можешь освободиться от чар, но не захочешь этого. Тебя ждет еще много сюрпризов. Ты будешь велик и счастлив, пока исполняешь предназначение. До встречи. Всегда к твоим услугам, Настя». …Чушь какая-то… Женя повертел листок и сунув обратно в конверт, положил на столик.
– Наверное, я не тот Евгений, потому что ничего не понял.
– Не знаю – вроде, все, как она описывала… ну, не тот, так не тот, – вахтер спрятала конверт, – будем ждать другого.
– Да уж, пожалуйста.
Женя вновь вышел на улицу. Круг замкнулся – все, кто был связан с этой историей, либо исчезли, либо не хотят возвращаться к ней ни под каким видом. …И что мне остается? А ничего! Тоже забыть, и бог с ней, с Кристиной! Ведь роман-то уже написан! Вот, что главное! Будем считать, что Кристина принесла себя в жертву моей книге. Жаль, что она не узнает об этом. И пусть роман заканчивается вопросом без ответа – так даже лучше. Читателю всегда надо оставлять варианты, уж я-то знаю… Это ж будет настоящий бестселлер!.. – Женя почувствовал необъяснимую легкость, будто жизнь перевернула страницу, тут же услужливо распахнув новый чистый лист, – итак, какое сегодня число? Если дни еще не праздничные, можно поехать на работу и распечатать текст, а потом – скорее в Москву, в издательство!..
* * *
Поезд плавно подкатывался к перрону. Редкие встречающие рассыпались вдоль состава, пытаясь разглядеть за толстыми вагонными стеклами знакомые лица. Молоденькая девушка, ехавшая на нижней полке, уже увидела толстую улыбчивую родственницу, которая должна была обеспечить ей самые сказочные в жизни каникулы. Подхватив сумку, девушка устремилась к выходу, словно собиралась покинуть поезд немедленно, еще до остановки.
Мужчина, вчера рухнувший на полку сразу после того, как проводница собрала билеты, выспался и удивленно всматривался в плывшие за окном дома. В какой-то момент Жене показалось, что он пытается сообразить, на тот ли поезд сел, и где, в конце концов, оказался. Но нет, это только показалось, потому что мужчина полез в портфель, достал оттуда папку с документами и облегченно вздохнув, улыбнулся.
Третий попутчик ушел рано утром, потому что два его приятеля – хранители провианта и пива, ехали в соседнем вагоне; от него только осталась на столике не прочитанная газета.
Поезд остановился, но Женя продолжал сидеть, глядя, как пассажиры, толкаясь и цепляя друг друга сумками, движутся мимо открытой двери купе. Его никто не встречал, а издательство открывалось в десять, поэтому в запасе оставался целый час.
Когда вагон опустел, Женя вышел на перрон, где остались последние, такие же неспешные пассажиры, да носильщик с огромной бляхой тяжело толкал телегу, до верха загруженную чемоданами. Снег под ногами поскрипывал. Морозец неприятно забирался под куртку, борясь там с теплом, оставшимся после жарко натопленного вагона. Женя закурил, наблюдая, как ушедшая вперед толпа вливается в здание вокзала.
Московская обстановка всегда поднимала Женю в собственных глазах. Он даже по улицам шел с гордостью, испытывая принадлежность к чему-то значительному, чего не было в его большом, но провинциальном городе; даже роман, которым он жил последний месяц, вдруг съежился до масштабов рассказа. Хотя, в принципе, все было, конечно, не так – никто из этих суетливых клерков не мог создать того, что создал он.
