Он по-прежнему сидит, прижавшись спиной к стене, одна рука застыла в волосах. Пальцы перебирают золотистые пряди. Но вот рука падает вниз. Он встречается со мной взглядом. А глаза у него такие зеленые-зеленые.
— Тебе нравится читать? — спрашиваю я.
— Тебя это удивляет?
— Мне казалось, что Оздоровление собиралось уничтожить всю литературу. И еще мне помнится, что чтение противозаконно.
— Так оно и есть, — говорит он, немного заерзав на месте. — Или скоро все будет так. Они уже многое уничтожили, раз на то пошло. — Впервые мне показалось, что он чувствует себя не очень комфортно. — По иронии судьбы, — добавляет он, — я только втянулся в чтение, когда было принято решение уничтожить все. Мне поручили утвердить списки и высказать свое мнение по поводу того, что из книг можно оставить, а от чего необходимо избавиться. Ну и какие вещи можно было бы переработать и использовать в учебной программе в дальнейшем и так далее.
— И ты полагаешь, что это нормально? — спрашиваю я. — Уничтожить то, что осталось как культурное наследие? Уничтожить все то, что было когда-то написано?
Он снова принялся играть моим блокнотом.
— Я бы… я бы сам многое сделал по-другому, — говорит он, — если бы от меня это зависело. — Глубокий вдох. — Но солдат не всегда должен соглашаться с приказом, даже если ему приходится выполнять его.
— И что бы ты сделал по-другому, — спрашиваю я, — если бы от тебя что-то зависело?
Он смеется. Потом вздыхает. Смотрит на меня и улыбается одними глазами.
— Ты задаешь слишком много вопросов.
— Я не могу по-другому, — говорю я. — Ты сейчас кажешься мне каким-то другим. Все, что ты говоришь, удивляет меня.
— Правда? Почему?
— Сама не знаю. Ты просто какой-то… очень спокойный. Ну, не такой безумный, как раньше.
Он смеется своим беззвучным смехом, при этом у него трясется вся верхняя половина туловища, но он не издает ни звука. Потом он заявляет:
— Моя жизнь — это сражения и разрушение. А сейчас я здесь. — Он оглядывается по сторонам. — Вдали от обязанностей и ответственности. Смерть, — продолжает он, упираясь взглядом в стену, — похожа на отпуск. Мне нет необходимости постоянно думать о чем-то. Не нужно вечно что-то делать, с кем-то разговаривать, куда-то спешить. У меня никогда не было так много времени, которое я мог бы просто посвятить сну. — Он улыбается. — Это же самая настоящая роскошь. Думаю, мне понравится быть заложником. — Его последняя фраза обращена скорее к самому себе.
И я снова начинаю изучать его и ничего не могу с собой поделать.
Я смотрю на его лицо так, как ни за что не осмелилась бы раньше, и понимаю, что не имею ни малейшего понятия о том, что это значит — прожить жизнь такую же, какая была у него. Как-то он уже говорил мне, что я ничего о нем не знаю, что я наверняка не пойму странных законов, правящих в его мире, и вот только теперь я начинаю по-настоящему понимать, насколько он был прав. Потому что мне действительно неизвестно ровным счетом ничего о таком страшном существовании под постоянным контролем. Но внезапно мне стало важно и необходимо все узнать.
Я наблюдаю за его осторожными движениями, за его попытками казаться хладнокровным и даже немного расслабленным. Но я вижу, что это все продумано и просчитано. За каждым поворотом тела, взмахом руки стоит своя особая причина. Он все время прислушивается, трогает рукой пол, стены, бросает взгляды в сторону двери, изучает ее контуры, петли, ручку. Я вижу, как он напрягается — хотя и немного — при появлении малейшего постороннего звука, скрежета металла, приглушенных голосов где-то за пределами комнаты. Совершенно очевидно и то, что он все время насторожен, он постоянно начеку, готовый реагировать и в случае чего дать отпор. Мне становится интересно, а знает ли он вообще, что такое спокойствие? Безопасность? Знаком ли ему крепкий сон по ночам? И ходил ли он когда-нибудь по улицам так, чтобы время от времени не оглядываться и не бросать подозрительные взгляды через плечо?
Он сложил руки и переплел пальцы.
А вот теперь он играет колечком на левой руке, поворачивая его в обе стороны на мизинце. Не могу поверить, что мне потребовалось столько времени, чтобы заметить это кольцо. Оно сделано из нефрита — тоненький ободок нежно-зеленого цвета, идеально подходящего к его глазам. Внезапно я вспоминаю, что уже видела это кольцо раньше.
Всего один раз.
Утром после того несчастного случая с Дженкинсом. Когда Уорнер пришел за мной в мою комнату. Он обратил внимание на то, что я уставилась на его кольцо, и быстро надел перчатки.
Сейчас я словно нахожусь в состоянии дежавю.
Вот и на этот раз он замечает мой взгляд на кольце, быстро сжимает левую руку в кулак и прикрывает ее ладонью правой.
— Что…
— Это всего лишь кольцо, — заявляет он. — И более ничего.
— Но почему ты прячешь его, если оно ничего собой не представляет? — Мне становится еще интереснее узнать что-нибудь про это кольцо, мне хочется «расколоть» Уорнера, выяснить наконец, что же творится у него в голове.
Он вздыхает.
Сжимает и разжимает пальцы. Смотрит на свои руки, растопырив пальцы, повернув ладони вниз. Снимает с мизинца колечко, подносит его к свету и разглядывает. Оно похоже на маленькую зеленую букву «о». Наконец он встречает мой взгляд. Кладет кольцо на ладонь и сжимает руку в кулак.
— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — спрашиваю я.
Он отрицательно мотает головой.
— Почему нет?
Он потирает шею, массирует участок возле плеча, ближе к спине. Я не могу отвести от него глаза. Я думаю о том, что бы почувствовала я сама, если кто-нибудь попробовал сделать мне такой массаж, чтобы избавить меня от боли. Его руки на вид достаточно сильные.
Я почти забыла, о чем мы с ним говорили, как вдруг он произносит:
— Это кольцо у меня уже почти десять лет. Раньше я носил его на указательном пальце. — Он смотрит на меня перед тем, как отвернуться. — Но я о нем не рассказываю.
— Никогда?
— Никогда.
— Ах вот как. — Я разочарованно закусываю нижнюю губу.
— Тебе нравится Шекспир? — спрашивает он.
Странный переход.
Я неуверенно качаю головой.
— Мне о нем известно только то, что он украл мое имя и написал его неправильно.
Уорнер удивленно смотрит на меня целую секунду, после чего начинает истерично хохотать. Он пытается остановиться, но это у него никак не получается.
Мне вдруг становится как-то некомфортно, я нервничаю в присутствии этого странного парня, который смеется, и носит непонятное кольцо, и задает мне вопросы о книгах и поэзии.
