— Я сейчас же пойду к нему. — Я хватаю свой поднос и выскакиваю из-за стола, чуть ли не спотыкаясь и не опрокидывая миску на пол. — Простите… я только… я уже иду. Ребята, увидимся за завтраком, — поспешно добавляю я уже шепотом и выбегаю из столовой.
Брендан и Уинстон.
Брендан и Уинстон.
«Брендан и Уинстон», — повторяю я про себя снова и снова.
Уже у двери я слышу, как смеется Кенджи.
Очевидно, у меня не очень хорошо получается допрашивать людей.
У меня накопилось много вопросов к Уорнеру, но ни один из них не связан с нашими заложниками. Каждый раз, когда я намереваюсь задать нужный вопрос, Уорнеру каким-то таинственным образом удается отвлечь меня. Как будто он знает, о чем я собираюсь спросить его, и умышленно уводит разговор в сторону.
Это меня сильно смущает.
— А у тебя есть татуировки? — спрашивает он меня, улыбаясь и прижимаясь к стене. Сейчас он одет в майку и штаны и обут. — Сейчас у всех они есть.
Никогда бы не подумала, что буду разговаривать об этом с Уорнером.
— Нет, — признаюсь я. — У меня не было возможности сделать себе татуировку. Кроме того, я не думаю, чтобы кто-то осмелился подобраться, настолько близко к моей коже.
Он изучает свои руки. Улыбается.
— Может быть, как-нибудь потом, — говорит он.
— Может быть, — соглашаюсь я.
Пауза.
— А как объяснить твою татуировку? — спрашиваю я. — Почему именно «ЗАЖГИ»?
Улыбка на его лице становится шире. И снова эти ямочки. Он качает головой:
— Почему бы и нет?
— Не понимаю. — Я в смущении наклоняю голову вбок. — Ты напоминаешь себе о том, что надо загореться?
Он улыбается, подавляет смех.
— Набор букв не всегда составляет слово, любовь моя.
— Я… я не понимаю, о чем ты говоришь.
Он глубоко вздыхает. Выпрямляется возле стены.
— Значит, ты много читала?
Этот вопрос сбивает меня с толку. На секунду я задумываюсь о том, уж не очередная ли это его уловка. И не пожалею ли я о том, что соглашусь с ним. Потом я вспоминаю, что это Уорнер сейчас мой заложник, а не наоборот.
— Да, — говорю я. — Много.
Его улыбка становится какой-то серьезной, словно он что-то обдумывает. На лице не отражается никаких эмоций.
— Когда же у тебя появлялась возможность читать?
— Что ты имеешь в виду?
Он медленно пожимает плечами, глядя куда-то вдаль.
— Странно, что девочка, которая была изолирована от общества почти всю свою сознательную жизнь, имела доступ к литературе. Особенно в наше время.
Я ничего не говорю ему.
Он тоже молчит.
Я делаю несколько вдохов и выдохов, прежде чем решаю ответить.
— Я… я не могла сама выбирать себе книги, — говорю я и сама не понимаю, почему я так нервничаю, произнося все это вслух, почему я должна напоминать себе о том, что не надо говорить шепотом. — Я читала то, что было мне доступно. В школе была небольшая библиотека, в доме у родителей тоже имелись какие-то книги. А потом… — Я колеблюсь перед тем, как продолжить. — Потом я провела пару лет в больницах и психушках и в центре временного содержания несовершеннолетних. — Мое лицо становится пунцовым, словно оно уже привыкло краснеть в нужный момент за мое прошлое, за то, кем я являюсь и кем продолжаю быть.
Но тут все как-то странно.
Я не хочу быть откровенной с Уорнером, но чувствую себя вполне комфортно в беседе с ним. Как будто мы старые знакомые. Как будто мне при этом ровным счетом ничто не угрожает.
Потому что он уже и без того все обо мне знает.
Ему известны все подробности семнадцати лет моей жизни. Он видел все мои медицинские карты, изучил отчеты полицейских обо всех моих правонарушениях. Он в курсе, какие отношения имеются имелись у меня с родителями. И в довершение всего он проштудировал мой дневник.
Нет ничего в моей истории теперь, что я могла бы открыть ему и для него это стало бы сюрпризом. Ни один мой поступок не способен шокировать или напугать его. И я сама не боюсь, что он начнет осуждать меня или попросту захочет убежать куда-нибудь подальше.
И осознание этого больше, чем что-либо еще, буквально сотрясает меня изнутри.
И дарит мне в каком-то смысле чувство облегчения.
— Рядом со мной всегда оказывались книги, — продолжаю я, уже не в силах остановиться и не отрывая взгляда от пола. — В центре содержания несовершеннолетних. Многие были старые и рваные, без обложек, и поэтому я не всегда могла сказать, как называется та или иная книга и кто ее написал. Я читала все, что попадалось мне на глаза. Сказки, детективы, исторические романы, поэтические сборники. Мне это было не так уж и важно. И я снова и снова перечитывала одну и ту же книгу. Книги… они помогли мне не сойти с ума окончательно. — Я замолкаю, испугавшись, что могу наговорить лишнего. Я осознаю, что доверяю Уорнеру, и от этого мне тоже становится жутковато.
Этот-ужасный-ужасный-Уорнер-который-хотел-убить-Адама-и-Кенджи. И сделал меня своей игрушкой.
И мне совсем не нравится, что я должна чувствовать себя в безопасности рядом с ним и свободно разговаривать с ним. Мне жутко сознавать и то, что из всех людей нашелся именно Уорнер, с кем мне можно быть до конца откровенной. Меня не покидает чувство, что я должна оберегать Адама от себя, от того кошмара, который представляет собой вся моя жизнь. Я не хочу пугать его или много рассказывать о себе — я боюсь, что он передумает и поймет, какую ошибку он совершил, полюбив меня и доверившись мне.
А вот от Уорнера мне скрывать нечего.
Я хочу видеть выражение его лица. Я хочу знать, о чем он сейчас думает, сейчас, после того как я полностью раскрылась перед ним, позволила ему заглянуть в свое прошлое. Но я никак не могу заставить себя посмотреть на него. Поэтому я продолжаю сидеть на своем месте, сгорбившись, словно на моих плечах примостилось унижение, а он сам при этом не произносит ни слова, не шевелится и вообще не издает ни единого звука. Мимо пролетают секунды, сбиваясь в рой, и мне нестерпимо хочется перехлопать их все, чтобы они умчались прочь. Мне хочется рассовать их по карманам, чтобы хоть ненадолго остановить время.
Наконец он первый нарушает тишину.
— Я тоже люблю читать, — признается Уорнер.
Я вздрагиваю и поднимаю на него взгляд.
Он по-прежнему сидит, прижавшись спиной к стене, одна рука застыла в волосах. Пальцы перебирают золотистые пряди. Но вот рука падает вниз. Он встречается со мной взглядом. А глаза у него такие зеленые-зеленые.
— Тебе нравится читать? — спрашиваю я.
— Тебя это удивляет?
