— Тебе идет, — сказал он. — Выглядишь немножко забавно, как малыш в одежде отца, но хорошо. Правда.
Она подумала, что теперь сможет сказать то, что не могла, когда они с Биллом сидели на скамейке и ели горячие сосиски. Ей вдруг показалось очень важным — сейчас произнести это.
— Билл?
Он взглянул на нее с легкой улыбкой, но глаза его оставались серьезными.
— Да?
— Не обижай меня.
Он посмотрел на нее нежно, все с той же легкой улыбкой, и покачал головой.
— Нет. Не обижу.
— Ты обещаешь?
— Не сомневайся. Давай, залезай. Ты когда-нибудь раньше каталась на железном пони?
Она отрицательно покачала головой.
— Ну, вот эти маленькие подставки — для твоих ног. — Он нагнулся над задней частью мотоцикла, порылся там и вытащил шлем. Она восприняла его пурпурно-красный цвет без малейшего удивления. — Возьми корзинку для головы.
Она надела шлем, нагнулась, придирчиво осмотрела себя в одном из боковых зеркал «харлея» и расхохоталась.
— Я похожа на водолаза!
— Очень хорошенького, кстати. — Он взял ее за плечи и развернул лицом к себе. — Шлем застегивается под подбородком. Вот здесь, давай покажу.
На мгновение его лицо оказалось на расстоянии поцелуя от ее губ, и она почувствовала легкое головокружение, зная, что, если он захочет поцеловать ее прямо здесь, на залитом солнцем тротуаре, заполненном прохожими, неторопливо идущими по своим субботним делам, она позволит ему это.
Застегнув шлем, он сделал шаг назад.
— Слишком тугой ремешок?
Она покачала головой: нет.
— Ты уверена?
Она кивнула.
— Тогда скажи что-нибудь.
— Эмешок оссем не уго, — сказала она и расхохоталась, увидев выражение его лица. Он тоже рассмеялся.
— Ты готова? — снова спросил он, все еще улыбаясь, но в глазах у него светилась прежняя задумчивость, словно он понимал, что они затеяли какое-то ответственное предприятие, где каждое слово или движение может иметь далеко идущие последствия.
Она сжала руку в кулак, постучала им по макушке своего шлема и попыталась улыбнуться, но это у нее не получилось.
— Наверное, да. Кто садится первый, я или ты?
— Я. — Он перекинул ногу через седло «харлея». — Теперь ты.
Она осторожно перекинула свою ногу через седло и положила руки ему на плечи. Сердце у нее лихорадочно билось.
— Нет, — сказал он. — Обхвати меня за пояс, ладно? Руки у меня должны быть свободны, чтобы управлять мотоциклом.
Она просунула руки между его руками и телом и сцепила их на его плоском животе. Тут же она почувствовала себя опять словно во сне. Неужели все это произошло из-за одного пятнышка крови? Внезапного импульсивного решения выйти за дверь своего дома и просто идти куда глаза глядят? Неужели такое возможно?
«Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы это не оказалось сном», — подумала она.
— Ноги на подставки — не забыла?
Она поставила их туда и испытала испуг, смешанный с восторгом, когда Билл прокатил мотоцикл вперед и ногой убрал подножку. Теперь, когда они держались прямо только за счет ног Билла, она почувствовала себя словно на воздушном шаре, у которого отвязали последний швартовочный канат, и он, еще не веря в свою свободу, стал удаляться от земли. Она чуть теснее прижалась к его спине, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. От запаха разогретой на солнце кожи начала кружиться голова, но это было совсем неплохо. Страшно и здорово.
— Я надеюсь, тебе понравится, — сказал Билл. — Мне бы этого очень хотелось.
Он нажал кнопку на правой ручке, и «харлей» зарычал под ними как тигр. Рози подпрыгнула и прижалась к нему еще крепче, ее хватка стала более сильной и менее уверенной.
— Все в порядке? — окликнул он ее.
Она кивнула, сообразила, что он не видит ее кивка, и крикнула: да, все отлично.
В следующее мгновение тротуар слева от них двинулся назад. Билл бросил быстрый взгляд через ее плечо, проверяя, нет ли сзади машин, а потом пересек Трентон-стрит и выехал на правую сторону. Это не было похоже на поворот в машине: мотоцикл накренился, как маленький самолет на вираже. Билл крутанул ручку, и «харлей» ринулся вперед, швырнув порыв ветра в ее шлем и заставив ее рассмеяться.
— Я знал, что тебе понравится! — крикнул Билл через плечо, когда они остановились у светофора на углу. Он опустил ногу на мостовую, и они словно опять оказались привязанными к прочной земле, но только тоненькой, ненадежной веревочкой. Когда зажегся зеленый свет, двигатель снова взревел под ней, на этот раз более властно. Они вывернули на Диринг-авеню и проехали мимо Брайант-парка по теням старых дубов, отпечатавшимся на мостовой как чернильные кляксы. Она взглянула вверх, через его правое плечо, и увидела, что солнце сверкает сквозь листву деревьев, слепя глаза, и когда он накренил мотоцикл, сворачивая на Калумет-авеню, она наклонилась вместе с ним.
Я знал, что тебе понравится, сказал он, когда они тронулись, но пока они пересекали северную окраину города с типовыми домами, где, казалось, на каждом углу торчит «Пропусти Глоток», ей нравилось лишь это. К тому времени как они очутились за городом, на шоссе к аэропорту, ей уже не просто нравилось, она влюбилась в это. Когда же он с аэропортовского шоссе выехал на федеральное шоссе 27 — восьмиполосную темно-серую трассу, бегущую по краю озера аж до следующего штата, — она почувствовала, что хотела бы ехать так вечно. Если бы он спросил ее, как насчет того, чтобы рвануть в Канаду и, может, успеть на матч с «Блю Джейс» в Торонто, она просто прислонилась бы головой в шлеме к его кожаной спине между лопатками, чтобы он почувствовал, что она согласна.
Шоссе 27 было великолепно. Позже, в разгар лета, оно будет забито машинами даже в такие утренние часы, но сегодня оно было почти пустым — темно-серая лента с желтыми столбиками, бегущими навстречу посередине. Справа от них озеро мелькало гладкой голубизной сквозь бегущие деревья. Слева проносились назад молочные фермы, туристские палатки и магазинчики сувениров, лишь начавшие открываться на летний период.
Ей не нужно было говорить, она сомневалась, что смогла бы что-то сказать, даже если бы ее окликнули. Он поворачивал ручку «харлея» все дальше, пока красная стрелка спидометра не встала прямо, как часовая, указывающая на полдень, и ветер не засвистел сильнее, обтекая ее шлем. Рози это казалось похожим на сны, в которых она летала, когда была девчонкой, — сны, где она в состоянии эйфории бесстрашно неслась над полями, заборами, гребнями крыш и печными трубами, с волосами, развевающимися как у ведьмы. После этих снов она просыпалась, вся дрожа, в поту, одновременно со страхом и восторгом. Сейчас она ощущала то же самое. Взглянув налево, она увидела свою тень, плывущую рядом, как в тех снах, но теперь рядом с этой тенью плыла и другая, и это было еще лучше. Она не знала, когда чувствовала себя такой счастливой, как сейчас, — наверное, никогда. Весь мир вокруг нее казался прекрасным, и она в нем была прекрасна.
