Танк, кстати, никуда не улетел. И не уехал. Стоял тихонечко на месте, чуть наискосок улицы, у обочины, всем своим видом изображая фарс-мажорные обстоятельства непреодолимой силы. Смирный такой. Башня его чуть дальше валялась. Само собой отдельно от корпуса. С виду как новенькая — даже номер просматривался. Змейкой сползает обрывок гусеницы, тянется дымок из всех щелей и здоровенной выбоины на дороге.
Тоха танка больше не боялся.
Уцелевший бронетранспортер очень медленно отползал назад, ведя себя при этом будто ангел человеколюбивый — не стрелял. Да и трудно, наверное, стрелять, если пушку у тебя чуть ли не под прямым углом загнуло к небесам. Да и башня как-то неэстетично сидела — будто боксерская челюсть, свернутая набок. Автоматчиков на броне больше не было. Вообще не было. На дороге несколько валялись — будто бракованные манекены в изодранном тряпье.
Одним выстрелом группа вражеской бронетехники и пехоты была доведена до состояния почти полной потери боеспособности.
Если эта пушка такое выделывает простыми снарядами, для чего ей вообще атомные?!!!
Тоха, сам этого не заметив, высказал вслух справедливую мысль:
– Насчет «вундервафли» я был неправ.
Нездорово возбужденный Егорыч, улыбаясь гримасой скалящегося черепа, выкрикнул:
– Антоша! Береги уши! Оторвет ведь!
Поняв, что безумный прапорщик сейчас добьет уползающий БТР, Тоха спрыгнул в заросли картофеля. Выстрел настиг его еще в полете — по ушам действительно ударило болезненно. Слишком много приключений для органов слуха. Уже на земле, поинтересовался:
– Попали?!
– В металлолом его теперь не возьмут, ибо страшно очень! — охотно проорал Егорыч.
Сомнительно — из-за поднятой пыли старик вряд ли мог оценить результат попадания. А, впрочем — тут главное попасть. Результат именно такой будет — куча позорного металлолома. Деваться-то им некуда — тут и дурак не промажет. Улица узкая, бронетранспортер пятится по ней, не догадываясь свернуть в сторонку, уйдя с линии обстрела. А может и некому догадываться — сидит за рулем полностью оглохшая свинка, а из ушных раковин вытекают выбитые ударной волной мозги. Угасая огнями безумия, на стебельках нервов повисли выбитые глаза, рот меланхолично жует резину разодранного противогаза. Ему этот второй снаряд будто удар милосердия…[43]
Рощин, не принимал участия в стрельбе, стоял памятником — видимо его тоже немного заворожило ее результатами. Но в себя он пришел быстро, и заряжать третий снаряд запретил:
– Уходим! Нашу позицию за километр сейчас видно! Надымили! К лесу! Бегом!
Бегом не получилось — сперва пришлось переводить установку в походное положение. Как ни торопись — мгновенно не получится. Затем, при попытке выбраться из огородов задним ходом, уткнулись в длинный пруд, с топкими на вид берегами. Соваться туда не решились — пришлось делать объезд по тем же огородам. К тому времени бой разгорелся не на шутку. В районе кладбища взрывы теперь грохотали почти непрерывно, а треск пулеметов и автоматов слился в сплошной рев. А еще какой-то танк или самоходка постреливали по позиции, с которой соучастники Тохи расстреляли три единицы вражеской техники. Там уже раза три рядом громыхнуло, в воздух поднялись клубы дыма и пыли.
А затем, прямо из одного такого разрыва высунулась морда танка.
Тоха его не увидел, зато увидели другие — самоходка, вместо того, чтобы продолжать объезд, резко крутанулась, рванула прямиком к пруду. Гусеницы распластали влажную землю берегов, зарылись в воду. Теперь главное преодолеть эту преграду — лес рядом, до него рукой подать. Там, среди зарослей, можно поиграть в догонялки — издалека уже не расстреляют.
Скорость упала, двигатель взревел, самоходка остановилась окончательно. Вода бурлила под гусеницами, на глазах превращаясь в кисель от многих тонн поднятого ила. Пушка не продвигалась при этом ни на миллиметр.
Приехали…
Люк распахнулся, на броню выскочил Рощин. Безумно уставившись на приближающийся танк, он неожиданно спокойным тоном приказал:
– Всем покинуть машину! В лес! Рассыпаться! Сбор северо-восточнее поселка! Там от автострады отходит дорога — на восток ведет. На ее пересечении с железной дорогой встречаемся!
Точку в его словах поставил танк — ударил пулеметной очередью. Пруд вскипел фонтанчиками, поднимаемыми тяжелыми пулями. Тоха не стал ждать, когда враг пристреляется — разбежавшись, сиганул как можно дальше. Чуть-чуть не дотянул до противоположного берега — зарылся в ил по колено шагах в пяти от берега. Ноги высвободил с натугой, лишившись при этом одного кроссовка. Искать, разумеется, его не стал — так и пошлепал босой ступней, не замечая боли от впивающихся стебельков, камешков и прочих выступающих объектов микрорельефа.
Лес — спасительный лес! Быстрее!
Танк за спиной напоследок устроил прощальный салют — ударил из пушки. В пруду, наверное, всю воду в воздух подняло — часть ее при схождении вниз пришлась по Тохиной спине. Пофигу! Пусть хоть дерьмом до гланд зальет — главное, чтобы не осколком догнал!
Провожаемый перестуком вражеского пулемета, Тоха проломился через стену кустов на опушке, рухнул на брюхо и ужом пополз вглубь леса.
Я пацифист, но я сейчас начну стрелять!
Борис Штерн. Чья планета.
Небольшая деревушка. К ней быстро приближается отряд вооруженных до зубов свиней. У первого встречного обалдевшего мужика свиной командир угрожающе спрашивает:
– Хохлы в деревне есть?!
Анекдот про НОРМАЛЬНЫХ свиней. Но что-то в этом есть…
Для начала Тоха просто залег в кустах. Долго лежал. Бездумно. На спине. Таращась на небо, проглядывающее в просветах между деревьев, и вздрагивая от близких выстрелов и взрывов. Где-то там, у ничем не примечательного поселка, все еще продолжался бой. Наверное, танкисты Никитина никак не угомонятся. А может и экипаж Синего уцелел в своем тонкостенном самоходном гробу. Зачем они сражаются? Смысла ведь больше нет — самоходка больше не поедет… превратилась в плацдарм для рассаживания лягушек. Досталась врагу. Свинки ее или на сырье пустят, или расстреляют из танковой пушки, забрав атомный снаряд.
Все кончено. Замысел Рощина был хорош, но разбился о скалы реальности. У них не получилось. Теперь надо просто спасаться. Выживать.
Стать как все.
Тоха, наконец, начал мыслить относительно логично.
Так — выживание прежде всего. Он выживет в одиночку? Днем, безусловно — свинки поодиночке не шастают, а большую группу он засечет издалека. Если не соваться в тенистые уголки, крыс тоже можно не опасаться. До ночи далеко, и вряд ли его кто-то до темноты прикончит.
