— Я понял, — сказал Билл, — ты хорошая мама. Береги их.
Он отвернулся и пошел вниз. Рози последовала за ним, но потом оглянулась и снова взглянула в яркие неподвижные глаза лисицы, которая по-прежнему скалилась, обнажив зубы и прикрывая собою лисят. Ее мех был скорее оранжевым, чем рыжим, но что-то в этой сцене — во враждебном контрасте оранжевой лисы с зеленью травы и кустов вокруг нее — заставило Рози снова вздрогнуть. Чайка пролетела над головой, ее тень пронеслась по лужайке, но глаза лисицы ни на мгновение не отрывались от лица Рози. Она чувствовала их на себе, неподвижные, внимательные и настороженные, даже когда отвернулась и пошла вслед за Биллом.
— С ними ничего не случится? — спросила Рози, когда они снова спустились к воде. Она ухватилась за его плечо, чтобы сохранить равновесие, когда снимала сначала левую кроссовку, а потом правую.
— Ты имеешь в виду, не поймают ли и не заберут лисят?
Рози кивнула.
— Нет, если они будут держаться подальше от курятников и огородов, а у их мамы и папы хватит ума не подпускать их к фермам, — словом, если они останутся нормальными, если не будут угрожать людям. Лисице по меньшей мере четыре года, псу — лет семь. Жаль, что ты не видела его. У него мех цвета листьев в октябре.
Они были на полпути к месту для пикников, шагая по щиколотку в воде. Она видела отсюда его ботинки, стоявшие на камне, где он оставил их, с белыми носками, аккуратно лежавшими на их квадратных носах.
— Что значит «если останутся нормальными»?
— Бешенство, — сказал он. — Очень часто именно бешенство толкает их к огородам и курятникам. И кончается тем, что их ловят… И убивают. Лисицы заболевают чаще, чем псы, и прививают лисятам опасные привычки. Псов бешенство валит быстро, но самки могут долго носить его в себе, и только постепенно им становится все хуже и хуже.
— Правда? Как это скверно.
Он остановился, взглянул на ее бледное, печальное лицо, потом обнял и прижал к себе.
— С ними это не должно случиться. Пока у них все в порядке.
— Но это может случиться. Может.
Он подумал и кивнул.
— Да, конечно… Все может случится. Пойдем перекусим. Что скажешь?
— Скажу, что это неплохая мысль.
Ей казалось, что она много не съест. Взгляд ярких, настороженных глаз лисицы отбил у нее аппетит. Тем не менее, когда он начал доставать еду, у нее тут же потекли слюнки. Весь ее сегодняшний завтрак состоял из апельсинового сока и пары гренок. Она была переполнена возбуждением (и страхом), как невеста с утра, накануне своей свадьбы. Теперь при виде хлеба и мяса она забыла про лису и лисят там, наверху.
Он продолжал доставать из сумки еду — сандвичи с мясом и тунцом, холодного цыпленка, картофельный салат, шинкованную капусту, две банки кока-колы, термос, как он сказал, с холодным чаем, два куска пирога, большую пачку печенья. Это напомнило ей клоунов в цирке, вываливающих всякую всячину из маленького автомобильчика, и она рассмеялась. Наверное, это было невежливо, но она теперь испытывала к нему достаточно доверия, чтобы не чувствовать себя обязанной соблюдать строгий этикет. И это было хорошо, поскольку она сомневалась, что так или иначе могла бы удержаться от смеха.
Он поднял голову, держа в одной руке солонку, а в другой — склянку с перцем. Она увидела, что он аккуратно заклеил дырочки на обоих приборах скотчем, чтобы соль и перец не просыпались, и это заставило ее засмеяться еще сильнее. Он понял причину ее смеха и тоже улыбнулся. Она уселась на скамейку у одного из столов для пикника, закрыла лицо ладонями и постаралась взять себя в руки. Ей уже почти удалось это, когда она посмотрела в щелки между своими пальцами и увидела кучу сандвичей — полдюжины для двоих, каждый разрезан по диагонали и аккуратно завернут в целлофановый пакетик. Ей стало так хорошо и уютно, что она засмеялась снова.
— Что? — спросил он и сам улыбаясь. — Что, Рози?
— Ты ждешь каких-нибудь друзей? — поинтересовалась она, давясь смехом. — Может, бейсбольную команду? Или отряд бойскаутов?
Его улыбка стала шире, но глаза были по-прежнему серьезны. Это было сложное выражение, говорившее о том, что он понимает состояние, в котором она находится. В этом взгляде она наконец прочла, что на самом деле он — ее ровесник, понимающий ее с одного взгляда или полуслова.
— Я хотел быть уверенным, что для тебя в этом наборе найдется хоть что-нибудь, что тебе понравится, только и всего.
Она продолжала улыбаться ему. Ее поражали и его доброжелательная основательность, делавшая его старше, и доверчивая открытость взрослого ребенка.
— Билл, я могу есть все что угодно, — сказала она.
— Не сомневаюсь, что можешь, — кивнул он, усаживаясь рядом с ней, — но дело не в этом. Мне не так важно, что ты можешь выдержать или с чем можешь справиться, как то, что тебе нравится и чего бы ты хотела. Именно это я и хочу тебе дать, потому что безумно тебя люблю.
Она перестала улыбаться и печально посмотрела на него, а когда он взял ее за руку, молча накрыла его ладонь другой своей рукой. Она попробовала осознать то, что он только что сказал, и обнаружила, что это дается нелегко — равносильно попытке пронести громоздкий, тяжелый диван через узкий дверной проем, стараясь так повернуть его, чтобы он все-таки прошел.
— Почему? — спросила она. — Почему меня?
Он покачал головой.
— Я не знаю. Дело в том, Рози, что я очень мало знаю женщин. Когда я учился в старших классах, у меня была подружка, и мы, наверное, стали бы близки, но она уехала до того, как это могло случиться. У меня была другая подружка, когда я учился на первом курсе в колледже, и с ней все было, но любви не получилось. Потом, пять лет назад, я обручился с замечательной девушкой, с которой познакомился, представь себе, не где-нибудь, а в городском зоопарке. Ее звали Бронуин ОʼХара. Звучит как что-то из Маргарет Митчелл, правда?
— Чудесное имя.
— Она была чудесной девушкой. Умерла от аневризмы мозга.
— Ох, Билл, мне так жаль…
— С тех пор я встречался лишь с несколькими девушками, но все они не затронули сердца — я не преувеличиваю. Мои родители ссорятся из-за меня. Отец говорит, что я засыхаю на корню, мать говорит: «Оставь мальчика в покое, перестань ворчать».
Рози улыбнулась.
— Потом ты вошла в магазин и увидела ту картину. Ты знала, что она должна быть твоей, с самого начала, правда?
— Да.
— И я почувствовал то же самое к тебе. Я хочу, чтобы ты это знала. То, как я себя веду с тобой, происходит не от доброты, сострадания или чувства долга. Объясняется не тем, что у бедняжки Рози была такая тяжелая жизнь, — он, поколебавшись, добавил: — Это происходит потому, что я тебя люблю.
