Нас не выпускали из комнаты до тех пор, пока не уехали Гала и ее свита. Мы, собаки, всегда знаем, кто в стае главный, так вот, Гала в этом семействе была вожаком, Пошатывающийся ей всегда подчинялся, Голенастая — тоже, хоть порою и рыпалась, а Дуремар был так, придатком. Я видел в окно, как, оставив жалобно скулившего Дуремара сидеть на скамейке, а Галу — искать Швабрика, все остальные стали перетаскивать упакованные в картон и бумагу картины из мастерской в машину Голенастой. Их перевозили в галерею Галы. Когда все перенесли, то переключились на поиски Швабрика, который в конце концов нашелся на участке Бабы Яги. Наконец джип уехал, и мы очутились на свободе. Надо отдать должное хозяевам Берты — они ее не ругали, но настроение у всех было «ниже уровня моря», как выражается моя Мама.
— Надо же, ну и начало делового сотрудничества! — Художница укоризненно смотрела на Берту. — Я понимаю, ты меня защищала, но зачем же было зубы в ход пускать!
— Ничего страшного, — успокаивала ее Мама, но голос ее звучал не слишком уверенно. — Этого… Дуремара… не могу запомнить, как его зовут на самом деле… в семье Галы не слишком уважают, тем более что они сами виноваты — нечего было Швабрика с собой таскать!
Но, как выяснилось чуть позже, ничего страшного не произошло, и через несколько дней мы отправились на персональную выставку Художницы в галерее Галы. Перед этим Мама меня вымыла. Я понимаю, когда меня тащат в ванну, если я в чем-то вываляюсь, — так уж у нас заведено, тут ничего не попишешь. Но меня возмущает, если меня, почти идеально чистого, стирают, как половую тряпку! Я давно смирился с тем, что после каждой прогулки Мама моет мне лапы, но мытье головы — это уж слишком! Несколько утешило меня то, что после того, как меня вымыли, высушили и причесали, все говорили, какой я красивый.
Когда мы приехали на вернисаж, то встретили там кошку Кнопку на руках у Художницы, тоже отмытую и расчесанную. Была там и Лулу, вся в бантиках, а на шее у нее была какая-то странная ленточка, вся в блестках — Гала гордо всем говорила, что это специальное ожерелье от «Сваровски». Подумаешь, фифа какая, со мной даже не поздоровалась! Не очень-то и надо! Все равно я был в центре внимания, а не она. Швабрика они с собой не взяли и правильно сделали, он совсем не умеет себя вести в обществе — в любом обществе.
А потом пришла еще одна девчонка йорки, некая Мими. То есть не пришла, а ее принесли на ручках. Эта была вся в завиточках, с блестящими заколками и висела на руках у хозяйки, как моя любимая плюшевая собачка. Хозяйка тоже была вся в сверкающих камешках, только завитков у нее не было, потому что она была почти лысая — так, какая-то рыжая короткая щетина на голове. Я подпрыгнул, чтобы понюхать это недоразумение, Мими то есть, и фыркнул — она воняла, как самый неприятный шампунь из Маминого арсенала моющих средств, которые она на мне испытывала. Хозяйка этой куклы всем совала ее под нос и требовала, чтобы люди понюхали ее задик — оказывается, он был обрызган духами из последней собачьей коллекции, и те, кто не успел уклониться, вынуждены были нюхать, а потом фыркали, прямо как я. Ничего себе «собачья коллекция»! «Собака должна пахнуть собакой!» — так говорит Папа, уговаривая Маму «не замывать Тимошу», чтобы «он» — то есть я — не пах шампунем. Он часто нюхает меня, зарываясь носом мне в шерсть, и ему мой запах нравится. Впрочем, и Мама, и Бабушка тоже с удовольствием меня нюхают, как и я их.
Гала, склонившись к чересчур душистому заду Мими, втягивала в себя воздух с видимым наслаждением и заявила, что обязательно купит себе — то есть Лулу — такой же парфюм. Но она врала, потому что, отвернувшись, сделала такую гримасу, что стала сразу похожа на мопса Филю из соседнего двора. Потом они с Художницей о чем-то поговорили, и в результате Мими вместе с хозяйкой, то есть хозяйку вместе с Мими поставили прямо под ее портретом, и там они стояли почти до самого конца вечера. Оказывается, нас, четвероногих, привели сюда потому, что наши портреты висели на стенах — мы были героями выставки!
А вообще мне все понравилось! Я, конечно, раньше не знал, что такое «вернисаж», а это оказалось очень весело. Это такая большая толкучка. Было очень много людей, часть из них я знал. Был, например, Волчий Человек. Мы с ним поговорили — как приятно, когда кто-то из людей тебя абсолютно понимает и говорит на твоем собственном языке. Я ему пожаловался, что Мама в последнее время водит меня на поводке. Она меня не спускает после того, как я попытался съесть большого толстого пса из соседнего подъезда, а его хозяйка, такая же большая, толстая и с мордой точь-в-точь как у него, пообещала в следующий раз его спустить с цепи, чтобы он проглотил в один присест и меня, и Маму. Подумаешь, напугала! Я Маму всегда отобью. Волчий Человек, по счастью, был без своего померанского довеска. Оказывается, Авву он оставил в горах, она там охотится на леопарда. Она ходит по его следам, разрывает в этом месте землю и ее метит. Что ж, надо отдать ей должное — такая может пойти и на леопарда. Пусть она совсем малявка, но, честно говоря, когда я ее встречаю, мне становится не по себе. Я видел однажды, когда летом мы были в гостях у Волчьего Человека на даче, как она строила огромного самоеда — тот поджал хвост и убежал прятаться за своего хозяина. Я тогда порадовался, что у меня хвоста нет и не видно, как я трушу. Но мне все равно очень там понравилось, несмотря на Авву, и уезжать я не хотел. Когда надо было садиться в машину, я попросил Волчьего Человека меня временно оставить у себя и для убедительности даже встал перед ним на столбик. Конечно, ничего не вышло, все кругом засмеялись, а Мама все равно меня увезла и очень на меня обиделась. Но я же не специально, я не виноват, что у родителей нет своей дачи, это их недочет, а там было очень хорошо. Не так жарко, как в Москве, много зелени и много тени, и никто не заставляет тебя специально гулять на солнцепеке. Ну и общество приятное, конечно, не считая Аввы. Я родителей люблю, но считаю, что собаки летом должны жить на даче, пусть и без них.
Но я отвлекся. Мама говорит, что это мой недостаток — я все время отвлекаюсь и забываю, что надо делать. Например, на прогулке, встретив знакомых собак, я могу побежать к ним, забыв и про родителей, и про то, что надо писать-какать. Так что возвращаюсь к вернисажу. Женщины почти все были в длинных платьях и намазанные, как моя Мама. Одна Гала была в каких-то странных широких штанах с резиночками внизу, очень похожих на те, в которых наш сосед из нижних домов бегает с ирландским сеттером Гошей. «Треники», называет их Мама. Мне очень захотелось пометить Галу — я всегда мечу все мешки и мешочки, но Мама меня поймала в самый последний момент, когда я уже задирал лапку, и схватила на ручки.
— Ты что! — в ужасе прошептала она мне на ухо. — Нам еще скандала не хватало, если бы ты испортил дорогущий костюм от Сен Лорана!
Не знаю, что такое «Сен Лоран», но треники есть треники, и мои мысли подтвердил басок стоявшей за моей спиной Маши, которая тихо говорила Голенастой:
— Вот уж не знала, что Сен Лоран шьет спортивные костюмы! — и они засмеялись.
Что мне в них обеих понравилось — у них были короткие юбки; длинные юбки я не люблю, неудобны они для собаки моего роста, я в них путаюсь. И животики у обеих были голые, только у Маши в пупочке еще болталось блестящее колечко, за которое хотелось схватиться зубами. У нее на этот раз было всего лишь два поклонника, они ходили с подносами и разносили напитки. А Голенастая была вообще без Дуремара — наверное, он боялся, что Художница приедет не только с кошкой, но и с собаками. И правильно сделал, потому что, хоть Берты и не было, Вайдат, та, которая алабайка, тоже здесь присутствовала, хоть и опоздала, он бы ее точно испугался. Пошатывающийся на этот раз не шатался, а, затянутый тугим воротничком, галстуком и тесным пиджаком (обычно он ходит в заляпанном красками свитере или майке), мрачно стоял в углу. Иногда его рука сама тянулась к бокалам с водой, которые стояли на столике рядом, но Гала была начеку, она тут же толкала его локтем, наверное, сильно, потому что он тут же руку отдергивал. Интересно, что это за вода была такая? Понюхать ее мне не удалось — слишком высоко было. Зато Мама схватила один стаканчик, хлебнула и тут же раскашлялась, а потом, вытирая глаза платком, сказала:
— Фу, какая гадость!
Пошатывающийся тут же выхватил у Мамы бокал, который она чуть не уронила, и допил, пользуясь тем, что Гала кого-то очень важного водила по выставке. Тут же он пришел в благодушное настроение, наклонился ко мне и стал лохматить мне челку, приговаривая: «Какой хороший мальчик! И ведь не кусаешься, как наши заразы!» Честно сказать, когда он на меня дыхнул, я не укусил его только потому, что нас снимали телевизионщики. Но укусить очень хотелось — Пошатывающийся источал настоящий смрад, от него исходил тошнотворный запах разбавителя № 1, скипидара и еще какой-то мерзости. А также «вискарика» — так он назвал прозрачную жидкость в стаканчиках. Многие мужчины брали этот странный напиток и с удовольствием его смаковали. Какие все-таки люди чудаки! Ни одна порядочная собака не притронулась бы к тому, что так воняет.
