Вдруг я каким-то шестым чувством уловил приближение опасности, резко приподнялся и, сбросив с себя мулаточку, сел в кресле, одновременно застегивая брюки. Мулаточка осталась на полу, и я, быстро опустив откинутые сиденья двух кресел, почти скрыл ее ими. И вовремя. По проходу к нам торопливой походкой приближался вооруженный араб – шея его была вытянута, а глаза круглились догадкой. Он встал возле меня и, показывая пальцем на свободное кресло рядом со мной, сказал:
– Где мадам?
– Какая мадам? – удивился я. – Моя жена?
– I fuck your wife![3] – сказал араб. – Где латино?
Я пожал плечами, изображая полного идиота, и кивнул назад в сторону неподвижного белеющего в полусумраке лица Катрин, о которой совсем было забыл.
– Open! – нетерпеливо повращал он кистью, требуя, чтобы я поднял сиденье.
Я же послушно встал и откинул собственное кресло, словно приглашая его пройти и самому удостовериться, что я один. Так это араб и понял и, вытянув ногу, ударил снизу по сиденью соседнего кресла. Правило в любом единоборстве: не выставляй далеко впереди себя ногу. В следующее мгновение я уже захватил ее правой рукой, а ребром левой наотмашь ударил его в мошонку. Араб упал навзничь, вдобавок приложившись головой об пол, и, прежде чем он дал очередь из автомата, под моим каблуком хрустнуло его горло. Что было делать? Я уже слышал топот ног по проходу. Я схватил автомат, ужом нырнул под кресла по примеру моей мулаточки и успел на локтях проползти вперед несколько рядов вперед, чтобы оказаться у моих противников с тылу. Они же, их было двое, ничего не понимая и не видя опасности, наклонились над своим неподвижным товарищем. Такого момента у меня больше не будет – лежа, я прицелился и нажал на спусковой крючок.
Еще двумя террористами меньше. Однако я знал, что главные неприятности впереди. У меня не было ни малейшей уверенности, что я выйду живым из этой передряги, в которую я попал скорее по недоразумению, чем по собственному выбору. Можно было отбросить автомат подальше, сесть в кресло и строить удивленные глазки. Нет – это не вариант. Трое убитых. Разговор с нами будет короткий. Надо биться до конца. Без всякого цирка. Вот если бы меня хоть кто-нибудь поддержал. Но на это надежды не было. Первыми, спасая свою шкуру, меня заложат сами заложники. Поэтому я не стал с ними брататься, а только скомандовал: «Down!».[4] Краем глаза я видел мулаточку, появившуюся в моем кресле, – она не отрывала от меня глаз, но что было в них, мне некогда было прочесть.
Кто-то кричал, кто-то читал молитву – в салоне стоял ор, хотя нас всего-то было в нем десять человек. В соседних салонах тоже начался переполох – видно, там решили, что группа освобождения ведет штурм самолета. Я занял позицию в тамбуре, разделяющем оба салона. Прошла целая минута, но на меня, похоже, никто не собирался нападать. Оставшиеся террористы не показывали носу, и я было решил, что они сбежали, мы свободны – осталось только открыть двери и спустить надувные трапы согласно инструкции. Но тут заговорил динамик. Я узнал говорившего – это был командир корабля, наш, аэрофлотовский. Он обращался к нам по-английски, в его глухом голосе слышалась безмерная усталость. Он сказал, что все члены экипажа находятся под прицелом и поэтому лучше прекратить бессмысленный и бесполезный штурм корабля. Он также сказал, что через пять минут самолет вылетает из Афин. Куда – пока это командиру неизвестно. И в подтверждение его слов я услышал, как заводятся двигатели самолета.
На борту у меня был лишь один человек, на которого я мог рассчитывать – мулаточка, – но я не хотел выдавать до поры нашу связь, чтобы не навлечь на мою, так сказать, «напарницу» неприятности. Она сидела в моем кресле и смотрела на меня во все глаза, словно ожидая от меня какого-то сигнала и боясь его пропустить. О, как женщина может быть надежна и преданна, когда ты ей дорог! Больше всего я боялся, что террористы предъявят ультиматум: или моя голова, или еще один труп на борту – какого-нибудь члена экипажа или пассажира. Но они на это, похоже, не шли, то ли недооценив мое благородство и готовность к самопожертвованию, то ли переоценив мою боеготовность. Хотя, если говорить об оружии, то у меня было три автомата «узи» с полным боекомплектом.
Самолет пошел на взлет, и чем выше мы поднимались над землей, тем неуютней становилось у меня на душе. Три трупа лежали в проходе, залив его кровью, и я велел трем юнцам перетащить их в хвост. Юнцы тряслись, как зайцы, и одного из них тошнило, но они не посмели меня ослушаться. До той поры кемаривший мужичок, похоже, окончательно проснулся и теперь смотрел на меня с изумлением.
– Русский? – повел я в его сторону подбородком.
Он вздрогнул, услышав мой голос, и закивал головой.
– Стрелять умеешь? – И я показал глазами на свободный «узи», висевший на моем левом плече.
– Не, мы в такие игрушки не играем, – замахал руками мужичок и неумело перекрестился, как убежденный пацифист.
– Отсидеться надеешься?
– Мы никого не трогаем. Верующие мы. Мормоны. На съезд летим к своим американским братьям.
– К черту на рога ты летишь, козел! – разозлился я. В запале я повернулся к пассажирам второго салона и крикнул: – Русские среди вас есть?
Десять испуганных голов повернулось в мою сторону – в их глазах был только страх, и больше ничего. Пройти до первого салона я не решился. Да если бы там и был русский, он бы меня услышал. Сам не знаю, зачем мне вдруг понадобились русские. Скорее, от отчаяния. Вряд ли мужество объединяется по национальному признаку. Равно как и страх. Да и кто я такой, чтобы за мной пошли, мне поверили? Какой-то сумасшедший выскочка, оборзевший на почве прерванного коитуса, самозванец, которого тут же пришьют, едва колеса самолета коснутся посадочной полосы. А произойдет это несомненно в более дружественной террористам стране, куда мы и летим. С этими невеселыми мыслями я и остался в своем тамбуре, и мой моральный проигрыш был для всех очевиден. Самолет уже час висел в воздухе, и я глазами попросил мулаточку посмотреть в окошко – где мы. Она глянула и рупором, незаметно для других сложив ладони, прошептала: «Море» – и для надежности повторила по-английски: «Seа»... Какое же это было море? Средиземное или как их там – Эгейское, Тирренское, Адриатическое? И куда мы летим – в Боснию, Хорватию, Ливию, Палестину, Ливан? Я полагал, что скорее всего в Ливан – там террористам легче половить рыбку в мутной воде. Там власти пойдут им навстречу, а это означало, что меня как врага всего мусульманского мира просто-напросто четвертуют. Между тем как к арабам я относился с симпатией и даже дружил с одним – Махмудом из Сирии, сокурсником по питерскому Технологическому институту, который сейчас без всяких на то оснований переименовали в университет. Волоокий красавец и весельчак, сын богатых родителей, Махмуд был охоч до русских девиц и пользовался у них огромным успехом, сокрушаясь, что дома у него насчет этого строго. Потому и торопился натрахаться на всю оставшуюся жизнь.
Вдруг из дальнего салона для пассажиров первого класса раздался молодой женский голос:
– Не стреляйте! Просим вас – не стреляйте! Мы идем к вам – не стреляйте!
Что такое? Сначала сердце мое дало радостный перебой, но тут же я понял, что это развязка. В проходе второго салона появились две стюардессы – двигались они, как сиамские близнецы, медленно и неловко, со связанными ногами. Шеи их были тоже связаны, как и руки, а за ними крался, пригнув голову, араб. Между девушками на уровне груди торчало дуло его автомата. Я отшатнулся к перегородке, но тут же раздался голос:
– Hey, Russian, surrender! Come here. Put your hands upon you head, or I'll kill these girls. Understand me?[5]
Конечно же, я его понял. Еще бы не понять. С Махмудом, пока он к третьему курсу не научился русскому языку, мы общались только по-английски. Такой же свирепый акцент. Все было кончено. Я проиграл. Не выходя из-за перегородки, я вытянул руку, державшую автомат, и бросил его на середину прохода, скинул с плеча второй и отправил туда же. Третий был прислонен к косяку, и араб его видел. Затем, как было велено, я положил руки на затылок и вышел навстречу пуле. Но араб не стал меня тут же убивать – толкнув стюардесс, с громким «ой», упавших ему под ноги, он перешагнул через девушек и направился ко мне. В глазах его кипел свирепый интерес. Он хотел плюнуть мне в лицо перед моей смертью. Я стоял расставив ноги и ждал его. Или не ждал. Мне было все равно. Страх прошел. Вместе с надеждой.
И все-таки выстрел раздался раньше, чем араб приблизился ко мне. Я инстинктивно упал, одновременно удивившись, что не чувствую боли. Неужели он промахнулся? Или это такая шутка? Игра в кошки-мышки? Но тут я услышал тихое арабское проклятие, железный стук упавшего автомата, а затем глухое падение тела. Ничего не понимая, я поднял голову – мой враг лежал лицом вниз и из его левого виска медленно выползало кровавое желе. Дальше за ним, опираясь на кресла, пытались встать стреноженные стюардессы, и было видно, что они понимают не больше моего. Я оглянулся и встретился взглядом с мужичком-мормоном. Он смотрел на меня укоризненно, как на провинившегося школьника. В его руках, прижатых к животу, тускло блестела вороненая сталь штатного милицейского пистолета.
