Рябов пару минут постоял, давая возможность игравшим самим прервать игру и освободить зал. Борис Александрович чувствовал за своей спиной учащенное дыхание парней, разогревавшихся прыжками, и, не сдерживаясь, крикнул:
– Пожалуйста, освободите зал – у нас плановая тренировка.
Потухшая звезда тенниса ринулась к нему быстрее мяча, который срезался с его ракетки.
– Дайте доиграть сет, – сказал он громко и уже тихо: – Это Баринов играет.
– А мне все равно, кто играет. У меня тренировка.– И, повернувшись к ребятам, скомандовал: – По кругу бегом марш!
Баринов подошел к нему медленно, красный, будто после парилки, хотя с такой игрой, конечно, раскраснеться мудрено.
– Могли бы подождать минут пятнадцать, – изрек он, не здороваясь и обращаясь словно в пространство.
– У меня график тренировки по минутам, -отрезал Рябов.– А вы можете поразвлечься, когда зал не занят спортсменами.
Наверно, это было с его стороны не очень вежливо, но Рябов смертельно не любил подхалимажа. Или ему казалось, что он его не любит. Но подобострастная предупредительность заместителя директора вывела его из себя окончательно.
Баринов не ответил и прошел мимо, даже не взглянув…
Точно так же сейчас он прошел и в свой кабинет, плотно притворив за собою дверь. Рябов, скосив глаза от записной книжки, заметил, как тот появился в приемной, но сделал вид, что увлечен работой. Это было унизительно – ждать полчаса ему, Рябову, в приемной какого-то мальчишки. Прошло еще минут пять, когда в селекторе, стоявшем на столе у секретарши, громко прозвучало:
– Лена, попросите ко мне товарища Рябова!
– Товарищ Рябов! – как попугай, повторила секретарша.– Пройдите!
Баринов встретил его, сидя в кресле сначала напряженно, а потом, когда Рябов, ответив на его приветствие, сел к столу, откинулся на спинку.
Так с минуту они и смотрели друг на друга– Рябов выжидающе, Баринов, скорее, насмешливо, будто знал про Рябова что-то такое, что и сам Рябов не знал, а узнал бы, умер от страха.
– Товарищ Рябов, – начал он вкрадчиво, и это больше всего не понравилось Борису Александровичу. Он смерть как не любил вкрадчивого начала разговора с руководством.– Мы вас уважаем и ценим как крупного специалиста отечественного хоккея. Вы работаете много лет. Вас уже никак не назовешь человеком неопытным, способным на неблагоразумные поступки по недомыслию или недопониманию. Но общее мнение тренерского совета и руководства комитета, – Баринов сделал паузу, как бы давая Рябову возможность проникнуться значимостью мнения, которое высказывает или собирается высказать, – что вы в последнее время слишком увлеклись собственной затеей – встречей с канадскими профессионалами на уровне сборной – и забыли, что у нас хоккей, как и весь спорт, любительский, что нас интересует прежде всего массовость отечественного спорта. Наша задача-чтобы миллионы и миллионы людей приобщались к спорту, становились сильными духом и телом, воспитывая в себе качества постоянной готовности к трудовому подвигу и, если потребуется, к защите Родины…
Рябов взорвался:
– Если вы собираетесь мне излагать основы советского спортивного движения, то не стоит тратить время. Вы еще не ходили в первый класс, когда я уже читал студентам, что такое советский спорт…
Баринов опешил. Его красивый большой рот, вечно хранивший некую гримасу превосходства – это выражение исчезало только в случаях, когда он говорил с председателем, – споткнулся на полузвуке, будто "кто-то рубильником выключил ток и механизм замер, лишенный энергии.
– К тому же вы путаете: я не физкультурник-затейник. Я старший тренер сборной команды страны и клуба. На массовость советского спорта работаю своими средствами– чем выше престиж советского хоккея, чем он зрелищнее, тем больше желающих будет им заниматься!
Рот Михаила Ивановича закрывался медленно. Хозяин кабинета вроде бы никак не мог еще осознать не только смысл того, что говорил ему Рябов, но и что вообще говорит не он, а человек, которого он вызвал и продержал в приемной полчаса.
– И еще думаю, что не заботой о массовости советского спорта продиктовано ничем не оправданное получасовое ожидание в вашей приемной. Можно было меня вызвать на полчаса позже. Я человек дисциплинированный.
– Извините… Срочное дело…– внезапно жалко пробормотал Баринов, тряхнув черными кудрями.
«Что ни говори, но у мальчика очень развито ощущение опасности».
Рябов еще не знал, что разговор вернется к этой его мысли, но уже с другой стороны.
Однако Баринов поддался растерянности лишь на мгновение. Побагровев, понизив голос почти до шепота, сказал:
– Что касается темы нашего сегодняшнего разговора, то позвольте выбирать ее мне. Пока еще я вас пригласил к себе, а не вы меня…– этим неотразимым доводом, как показалось Михаилу Ивановичу, он окончательно добил Рябова.
А Рябов уже не думал о словах заместителя – он как бы отключился. Человек, сидевший перед ним, перестал существовать как человек. Такое с ним случалось, когда Рябов беседовал с личностью, потерявшей в его глазах всякий интерес.
Баринов упрямо вернулся к разговору о массовости советского спорта. Слова справедливые, общепризнанные в его устах звучали почти откровением и потому смешно. Рябов всегда считал, что главная характерная черта серой личности – ее постоянная тяга к декларации общепризнанных истин, будто личных открытий.
– У нас есть сигналы, что. вы весь тренировочный процесс сборной переключаете на подготовку к сериалу с канадскими профессионалами. А нас интересует в первую очередь подготовка к чемпионату мира. Пока вы тешите себя призрачными перспективами, наши соперники готовятся дать серьезный бой советской сборной именно на чемпионате мира.
– Сигналы у вас письменные или устные? – сам не зная почему, устало спросил Рябов.
Баринов опять растерялся. Он никак не мог приспособиться к манере Рябова задавать совершенно неожиданные вопросы. Его серое вещество, подобно уму плохого шахматиста, не просчитывало дальше следующего хода. Баринов думал только, как сыграть нужной фигурой и именно сейчас.
– Какое это имеет значение? – вопросом на вопрос ответил Баринов.
– Я бы мог, ознакомившись с письменными сигналами, изложить вам суть моих взглядов на подготовку сборной. Вы бы увидели многое такое, о чем даже не догадываетесь. И уж, во всяком случае, не увидели бы ничего, что говорило о подготовке сборной только к серии матчей с профессионалами. Я готовлю сборную к победам. У меня одна задача: мы должны быть сильнейшими в мире и советский хоккей должен двигаться вперед, если не хочет остановиться и уступить пальму первенства.
– Это все слова. Если руководство комитета сочтет необходимым, мы назначим комиссию, проверим, подготовку сборной и заслушаем на коллегии.
– Ваше право. Буду только благодарен коллегии за внимание и возможность подробно рассказать о нашей работе.
– Сейчас речь не о том…– Баринов как бы отмахнулся от слов Рябова.– Речь о вас… И потому идет не на коллегии, а, так сказать, доверительно, один на один. Мне думается, вы потеряли чувство контроля над собой, вы, мягко говоря…
– Не выбирайте выражений! Предупреждаю, да вы и сами это видите, я тоже их выбирать не буду. Скажу прямо, что думаю…
Баринов развел руками, как бы призывая мир в свидетели: я сделал все возможное, чтобы найти контакт, чтобы сегодняшний разговор прошел как можно мягче, и не моя вина…
Рябов кивнул головой, признавая свою вину за остроту предстоящей беседы.
– Мнение таково, что, одержимые одной идеей, вы используете служебное положение в личных, корыстных целях.
– Именно?
– Вам нужна слава победителя канадских профессионалов…
– А вам не нужна? Зачем же тогда существует спорт, если не для того, чтобы побеждать?
– Спорт – явление, гораздо более сложное, чем определение победителя и побежденного. Это политика, это и экономика. Спорт…
– При чем здесь моя корысть? Если серия закончится поражением сборной, что приобрету я?
– Об этом-то мне особенно хотелось поговорить. Вы даже сейчас рассуждаете прежде всего о себе. Меня же больше волнует престиж нашего спорта, нашей страны. Поражение…
– Простите, но мы, отправляясь на очередной чемпионат мира, каждый раз ставим этот же вопрос: «Кто сильнейший?» Почему же вы исключаете возможность такого же подхода к неофициальной серии матчей с канадскими профессионалами?
– Вы прекрасно знаете, что здесь совсем другое дело…– уклончиво ответил Баринов.– Это будет не просто поражение…
– Но тогда это будет и не просто победа! – упрямо повторил Рябов.
Разговор заходил в тупик. Оба понимали, что смысл его теряется. Баринов со своей стороны уже проинформировал Рябова о точке зрения тренерского совета и руководства, о сигналах, поступивших в комитет, а Рябов в свою очередь высказался совсем не двусмысленно, что никакой вины за собой не чувствует и претензии отвергает.
